Петр Чайковский - Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Будьте здоровы, дорогой друг мой!

Ваш, беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

Простите мой скверный сегодняшний почерк. У меня всё еще маленький жар, и писать немного трудно.

Плещеево,

11 августа 1888 г.

Милый, дорогой друг мой! Как это ужасно, что Вы опять были больны; какая неудача с этими дачами. Вот, если бог даст, Вы приобретете себе свой собственный уголок, тогда будет лучше и покойнее для Вас, хотя у меня, например, в Плещееве ужасно сыро, и в нынешнем году не может и просушиться даже, потому что солнце вовсе не выглядывает. В настоящее время у меня лежит подкошенное сено, второй укос, и просто жалость смотреть, как оно гниет на лугу, а мне сена много надо, потому что у меня четвероногих много.

На днях мне прочли в газетах известие о том, что Вы написали еще симфонию и что она будет исполнена в нынешний сезон; а где будет исполнена, в Москве или Петербурге? Я очень рада, милый друг мой, что Вы кончаете ее, и горячо прошу Вас, отдохните хорошенько после такой большой работы. Вы должны беречь свое здоровье для человечества, которому Вы доставляете столько наслаждения. Я очень рада, что Вы собираетесь проехаться в Каменку, и Коля говорил здесь, что Вас там очень желают видеть. А как Вы думаете распорядиться зимою, милый друг мой? У меня теперь очень тихо в доме; моя парочка, жених и невеста, опять гостят в Гурьеве у Саши и вернутся шестнадцатого числа вместе с Сашею, которая проедет в Москву к своему разрешению. Свадьбу я назначаю на тридцать первое этого месяца, в Москве; венчанье, вероятно, будет в церкви Архива, знаете, который на Моховой. Если Вы будете еще в Фроловском, дорогой мой, приезжайте в церковь, посмотрите мою невесту-bebe, как ее назвала ее сестра Соня. Она, действительно, совсем ребенок. На фотографии она выглядывает вдвое старше, чем есть в натуре.

Как мне жаль несчастного Лароша; такой способный человек, и одержим таким ужасным недугом - ленью. Говорят, что лень есть мать всех пороков, - я прибавлю к этому, что и источник всяких бедствий. А что же его профессура в консерватории, разве уж больше не служит?

Я очень рада, милый, дорогой друг мой, что Вы довольны Вашею симфониею, - не потому, чтобы я не была уверена в ее, конечно, великих достоинствах (Ваше творение не может быть иным), а потому, что Вы бываете часто несправедливы к Вашим произведениям, и это, конечно, для Вас тяжело.

Дай Вам бог, дорогой мой, самого полного душевного довольства и спокойствия и самого прочного здоровья. От всего сердца жму Вам руку. Всею душою безгранично Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

С. Фроловское,

14 августа 1888 г.

Милый, дорогой друг мой!

Благодарю Вас от всей души за письмо Ваше. А мне опять приходится жаловаться на нездоровье. Сегодня опять всю ночь не спал вследствие жара и жесточайшей зубной боли. Уж такое неудачное лето вышло: будь оно теплое, солнечное, ничего бы этого не было. Но мог ли дом, который несколько лет не топили, настолько обогреться, чтобы живущие: в нем постоянно не простужались, когда солнца все лето не было видно!

Приехал ко мне на три дня Модест, брат, и тоже болен. Впрочем, всё это болезни пустячные; я так доволен, что благополучно окончил свою симфонию, что об маленьких телесных недомоганиях и думать не стоит. Определенных планов на зиму у меня нет. Существуют, как я писал Вам, предположения концертной поездки в Скандинавию и даже в Америку, но время для первой еще не назначено, а ко второй я отношусь как к чему-то фантастическому и не могу поверить, чтобы это было серьезно. Кроме того, я обещал дирижировать в нескольких местах за границей, например в Дрездене, Берлине, Праге, но ничего еще определенного нет. Мое желание было бы до января не уезжать из России и, по возможности, проводить первые зимние месяцы до рождества здесь. Во время моей поездки в Каменку печи будут переделаны, окна вставлены, и я надеюсь, что дом будет удобообитаем. 5 ноября я буду дирижировать в Петербурге целым рядом своих сочинений и в том числе новой симфонией в концерте Филармонического общества. Очень зовут меня также в Тифлис, но не знаю, удастся ли это.

Ларош уже давно не состоит в консерватории. Он так манкировал своими классами, так запустил их, что, наконец, пришлось их отнять у него. Это человек неисправимый и окончательно отпетый как деятель. От времени до времени он может, если я его заставлю диктовать себе, написать блестящую статейку, но к постоянному и ровному труду он решительно утратил способность.