Владимир Семичастный - Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева

— Если будем только кричать — вы на меня, а я, в свою очередь, на своих подчиненных, — не преминул я ответить на его ранее сказанные обидные слова, — то разведку тем самым мы не укрепим, а только расшатаем. Потеря есть потеря, а «холодная война» — «холодная война»…

И мы дальше спокойно обсудили обстановку.

Носенко как сквозь землю провалился — нигде не появлялся, нигде не выступал. Мы предположили, что американцы его проверяют.

Конечно, наши люди пытались его найти, однако безуспешно: американская охрана была весьма основательной.

Грибанова сняли. Многие сотрудники были наказаны.

Судоверфь больше не носила имени Ивана Носенко. Глубоко страдала от побега сына его престарелая мать.

Мы в КГБ составили тогда три списка: подобная процедура следовала после каждого побега. Первый список— это круг людей, с которыми Носенко лично встречался, и круг информации, к которой он имел доступ. Этот список был самым коротким. Второй — с кем еще он мог сталкиваться. И, наконец, третий — о ком из агентов он мог бы знать не прямо, а через кого-то, опосредованно. Этот последний список был наиболее пространным.

Взвесив все «за» и «против», мы начали, опасаясь возможных последствий, отзывать разведчиков. Их оказалось немало…

До самого конца моего пребывания в КГБ мы так ничего о Носенко и не узнали.

Много позже дошло до нас, что он не выдал ни одного имени, вызвав таким образом даже недоверие к себе американцев, и какое-то время (по некоторым данным— до 1968 года) провел за решеткой в суровых условиях: оказался, мол, ключевой фигурой, а затемняет «контакты» между КГБ и Освальдом. Своими туманными ответами и не слишком большими профессиональными способностями Носенко якобы дело больше запутал, чем объяснил.

Если это на самом деле так, то мне в голову приходят еще и такие соображения.

Недоверие с американской стороны говорит о том, что до побега из СССР Носенко в Москве не работал на западные секретные службы. Если бы у него в прошлом была хоть какая-то заслуга перед американцами, они не отправили бы его в тюрьму.

То, что он никому не передал имен наших разведчиков, еще одно свидетельство того, что к побегу он не готовился, иначе прихватил бы с собой достаточное количество полезных для новых «работодателей» материалов.

А что, если он сознательно утаил имена своих бывших коллег?.. Если это так, то можно ли говорить о его добровольном побеге?

Размышлять на эту тему можно до бесконечности, однако правду о побеге Юрия Носенко пока еще никто не разузнал. Не знаю ее и я.

Когда в 1949 году на путь социализма вступил Китай — страна с самым многочисленным в мире населением, казалось, что до претворения в жизнь идеалов, отраженных в учении коммунистов, уже рукой подать.

Старая колониальная система близилась к своему краху, и даже Британская империя, некогда столь великая, что солнце над ней никогда не заходило, чем дальше, тем больше сокращалась в размерах.

Оба центра самых больших социалистических стран, Москва и Пекин, шли поначалу рука об руку. Мао с уважением относился к Сталину, и в том, где находится столица мирового пролетариата, не существовало двух мнений. Крутой поворот в развитии произошел в 1956 году, после XX съезда.

Китайцы не сразу выступили против нас явно, однако борьба, носившая на первых порах скрытый характер, все больше давала о себе знать. Новое советское руководство осуждало Сталина, китайцы продолжали его почитать. Оценки личности Сталина и его идейного наследства все больше и все заметнее стали расходиться.

Пекинское руководство ошибочно определяло настроения советских людей. Ему представлялось, что критика Сталина — всего лишь каприз Хрущева и незначительной группы людей, а большинство советского народа, скорее, склоняется к позиции, подобной китайской. Это служило для китайского руководства опорой и побуждало к усиленному осуждению тех, кто выступал с критикой культа Сталина.

Мао и его политические последователи постепенно давали понять миру, что центр коммунистического и рабочего движения следовало бы переместить из Москвы в Пекин и что освободившееся после Сталина место лидера этого движения перешло к Мао. Это, понятно, рассердило Хрущева.

Однако я бы не сказал, что идеи Мао представляли для нашей идеологии слишком большую угрозу. Само его учение, которое он сам считал «великим», на деле не было ни достаточно систематизированным, ни достаточно логичным.