Ги Сайер - Последний солдат Третьего рейха

«Рота, вперед! На землю! На ноги! Бегом марш! Вперед! На землю! На ноги, лицом ко мне!» Застывшая обледеневшая земля царапала нам руки и колени. Но мы успели побывать под обстрелом русских «катюш», и любое задание вызывало у нас смех. Мы распластались по земле и, опершись на локоть, лежали и ждали, что будет дальше. Такое поведение вызвало целый поток ругательств. Вся рота была наказана. Мы должны были теперь проползти по всему периметру лагеря. Раздавались приглушенные ругательства. Инструкторы-офицеры выбились из сил, пытаясь привести нас в порядок.

Весрейдау, с отвращением наблюдавший происходите, затеял с офицерами, возглавлявшими лагерь, спор. Но он мог бы поберечь свою глотку. Сверху уже поступил приказ, отменяющий глупую муштру для солдат, уже побывавших на передовой. Теперь мы должны были, как в сорок первом и сорок втором, маршировать сплоченными рядами и вести войну до победного конца.

Походы были долгие. Мы проходили парадным маршем целые села и орали песни. Это делалось с целью произвести впечатление на местное население. Впечатление мы произвели, но не то, на которое рассчитывало командование. Мальчишки приветствовали нас, а девушки улыбались.

Но рутина не кончалась. Нам даже пришлось учиться отступать бросками назад. Такое в бою всегда пригодится.

Каждый четвертый день с пяти до десяти вечера был выходной. Мы наводняли Невоторечную и Суречную, две деревни, ближе всего находившиеся к лагерю. Крестьяне часто зазывали нас в дома и давали выпить, а иногда и поесть. Многие развлекались с девушками, отнюдь не проявлявшими застенчивости. Этих нескольких часов свободы было достаточно, чтобы позабыть про любые неприятности.

На следующий день мы снова возвращались к учениям, которые нам уже порядком опостылели. Несмотря на это, мы подчинялись приказу. Возможно, другого выхода нет, рассуждали мы. Мы еще верили, что любой приказ не подвергается сомнению. А что, вдруг и вправду эти учения помогут нам побыстрее выиграть войну?

Наконец-то нам выдали новую форму. Некоторые мундиры отличались от тех, к которым мы привыкли. Нам выдали блузы, вроде тех, которые сейчас носят французские солдаты, штаны в складочку, напоминавшие костюм для игры в гольф. Но новую форму выдавали главным образом новобранцам. «Великая Германия», считавшаяся элитной дивизией, сохранила обмундирование старого образца. Нам даже выдали новые ботинки, что еще больше подчеркивало привилегированное положение дивизии.

Но вскоре радость от новой формы сменилась разочарованием. Качество ее было намного хуже, чем прежней. Мундиры оказались из хилого материала, напоминавшего картонку. Сапоги изготовлены из жесткой низкосортной кожи. На лодыжках она ломалась, а не собиралась. Хуже всего дело обстояло с бельем: оно было сделано из такой ткани, что чувствовалась она только в тех местах, где была сшита вдвое — на кайме и швах. Новые носки, в которых мы так нуждались, оказались из какого-то синтетического материала.

— Ну уж нет, благодарю покорно, — заявил Гальс. — Русские носки мне больше нравятся.

Новые носки были намного длиннее прежних, но грели меньше. Они были изготовлены из нейлона — тогда про него мало кто слыхал.

Мы перевели на новые сапоги массу гуталина со склада, чтобы они приобрели солдатский вид.

Все же нам гораздо приятнее было носить новую одежду, пусть и из синтетики, чем прежние лохмотья. Перемена в обмундировании произвела впечатление и на местных жителей: увидев нас, они решили, что дела у вермахта идут на поправку.

Гальс, неотразимый в своей новой форме, в очередной раз влюбился в миловидную польку. Он не мог не влюбляться и каждый раз во время отдыха с ума сходил от любви.

На этот раз он донимал нас рассказами о том, как ухаживает за своей полькой.

— От твоей потаскушки нам тошно, — пожаловался Ленсен. — Поцеловал бы и убежал. И все дела!

Линдберг усмехнулся. Он вспоминал последнее свидание, на которое они пошли с Ленсеном, Пфергамом и Зольмой. Они загнали в амбар польку, которой было не меньше сорока. И она охотно поддалась их страстному порыву. Четыре часа они провели с ней.

— Когда мы еще были заняты делом, — радостно рассказывал нам Зольма, — приходил муж. Он смеялся вместе с нами и говорил: «Для меня мамаша уже слишком стара. Рад, что она подошла вам!»

Они выпили с ее мужем.

— Ваша полька просто свиноматка, — возмутился Гальс. — А вы — стадо кабанов. Никакой романтики.

Его слова потонули во взрыве хохота. С нами смеялся и пастор Пфергам — а что ему оставалось делать, хотя любовные успехи нашей роты внушали ему растущие опасения.