Эдриенн Бродер - Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я…

К большому огорчению матери, Бен отказывался разделять эти фантазии. Он следовал жестким правилам для их любовной связи, выбирал лучшие стратегии, позволявшие избегать разоблачения. В том числе: предварительно планировать только одну, ближайшую встречу, не звонить матери из своего дома, за исключением тех случаев, когда предполагались официальные мероприятия на четверых, и никогда не поверять свои чувства бумаге.

У Бена все было в шоколаде: налаженная домашняя жизнь с Лили, с которой он был очень нежен, страстная романтическая связь с Малабар, которую он любил, и умение разделять эти две жизни, которое бесконечно злило мою мать. Она хотела, чтобы их роман был таким же всепоглощающим для него, как и для нее. Но приходилось довольствоваться тем, что он был таким же всепоглощающим для меня. Я ловила каждую его деталь, крайне преувеличенную.

– Знаешь, что мне хочется сделать с Беновыми правилами? – порой спрашивала она меня. Я знала ответ, но она не давала мне вставить и слова. – Нарушить их все до одного!

Сила преступления, соблазнительная сама по себе.

– Мне просто нужно набраться терпения, Ренни, – говорила мать снова и снова, не столько мне, сколько себе самой, и мы обе знали, что терпение – не ее сильная черта. – Мне нужно настроиться на долгую игру.

А где же был Чарльз, когда мы вели эти воскресные разговоры? Обычно в своем кабинете, в кресле в углу. Торшер за его спиной освещал пухлый том, который он держал на коленях, а указательный палец скользил по строчкам книги. Мой отчим сдержанный человек, чья судьба, определенная отцом и дедом, состояла в неромантичном наживании денег, такой непохожий на мечтателя, он все же был им. Его воображение воспламеняли ранняя история Америки и легенды о сгинувших в море кораблях.

Стоит заметить, что когда-то моя мать была так же безумно влюблена в Чарльза, как теперь в Бена. Ее очаровывал интеллект Чарльза и, в частности, его давний интерес к отцам-пилигримам и культуре, которую они создали в Плимуте. И хотя ей очень нравилось, что Чарльз был потомком успешных капиталистов, ценила она в нем именно его истинную страсть, а не стремление приобрести еще большее богатство. Отчим предавался чтению и размышлениям примерно до шести вечера. Затем срабатывал его внутренний будильник, и он выходил из своего мирного убежища, с воодушевлением обещая матери смешать коктейль, если она готова выслушать речь о его последнем увлечении. В добеновскую эпоху мать с удовольствием соглашалась.

Но влюбленность в Бена все изменила. Малабар больше не волновали блестящий ум Чарльза, его джентльменские манеры и одержимость археологией и историей. Она по-прежнему устраивала вечерние возлияния с мужем, но я совершенно уверена, что, пока Чарльз говорил, она грезила о Бене, жаждая теперь волнений иного сорта. Бен был общительным, чувственным, безоговорочно уверенным в себе. Она хотела его.

Всякий раз, как мать уезжала – якобы в очередной раз спасая Джулию, но в действительности ночуя в отеле с лучшим другом своего мужа, – я должна была заботиться о Чарльзе. Это было несложно. Самое большее, что нужно было сделать, – это разогреть еду, заранее приготовленную матерью, откупорить бутылку вина или помочь ему расстегнуть пуговицы на манжетах, поскольку навыки мелкой моторики, необходимые для этого действия, были ему недоступны. Этому мужчине нужно было немногое: покой, крепкий коктейль и тихое место, чтобы читать и думать. Наверное, те самые качества, благодаря которым Чарльз был прекрасным отчимом, делали его не лучшим отцом для собственных детей. Его родительским стилем было доброжелательное невнимание. Ему неинтересно было воспитывать нас с Питером – разбираться в наших дрязгах, врожденном соперничестве, тратить на нас свое время и энергию.

Единственной сложностью в уходе за Чарльзом в отсутствие мамы была необходимость лгать.

Я должна была подтверждать алиби Малабар, поддерживая ее историю хотя бы своим молчанием. Поначалу казалось, что это проще простого. Но со временем молчание стало угнетать. Когда лжешь человеку, которого любишь – а я ведь любила Чарльза, – не говоря уже о том, что лгать приходится так часто, что ложь начинает казаться правдой, теряешь единственное, что по-настоящему важно: возможность истинной близости. Я утратила способность к близким отношениям с Чарльзом в тот день, когда первая ложь слетела с моих губ.

Со временем я начала терять близость и с самой собой.