Татьяна Знамеровская - Любовь и жизнь. Воспоминания. Стихи

Летом 1921 г. П. И. Знамеровский, отец Тани, был назначен командиром учебной артиллерийской батареи, и семья поселилась в деревне Поповке около Конотопа. Татьяна Петровна вспоминает, как солдаты по-товарищески, по-свойски обращались к маме, называя ее просто по имени. Она описывает, как солдат Толстиков «подошел к маме и сказал: „Слышь, Маруся, тебя командир зовет“. Это было и обычно, и просто, и для самой мамы никак не удивительно, – ведь Толстиков всем говорил „ты“, а что папа зовет маму Маруся, тоже он уже знал. Как же можно было позвать ее иначе? Прошли многие годы, и бесконечно многое изменилось, но это воспоминание осталось для меня дорогим, как и по-детски воспринятая романтика Гражданской войны, и тревожные пути ее, пройденные при штабе армии в детстве, во многом определившие мой характер и весь тонус, весь строй моей дальнейшей взрослой жизни» [ЛЖ, с. 85].

Там же, под Конотопом, Таня с родителями подружилась с двумя старушками-помещицами, одна из которых была в прошлом народоволкой. Они уделяли время не только старшим Знамеровским, но и их детям, и, возможно, именно под этим влиянием Таня увлеклась романтическими народными образами «Тараса Бульбы» Н. В. Гоголя. Она любит образы здоровые, полнокровные, жизненные, героические Пушкина, Гоголя, Сенкевича, Достоевский же с его болезненностью, изломанностью, душевной изувеченностью персонажей ее отталкивает.

В подчинении командира П. И. Знамеровского были солдаты, с которыми по порядкам того времени у него были демократичные отношения. Часть солдат живет непосредственно в доме командира, обедает с ним и его семьей за одним столом, в свободное время общается с детьми командира. Солдаты были вчерашними крестьянами, большей частью безграмотными и по-детски наивными. По уровню развития они стояли очень близко к детям и быстро подружились с ними. Т. П. Знамеровская вспоминает, как она пересказывала затаившим дыхание солдатам свои любимые приключенческие романы, с какой добротой к красноармейцам, как к родным, относилась ее мать, как по-доброму сами солдаты, скучавшие по дому, относились к ней с братом:

«…уже в эвакуациях так часто нашими добрыми нянями оказывались красноармейцы, теперь же это приобрело постоянный и особый характер.

Вечером мы любили приходить в их комнату, когда они, покончив со всеми делами, лежали на койках и пели. То революционные боевые песни, то „О чем, дева, плачешь…“, то „Трансвааль, страна моя…“ – Откуда у русских солдат родилась эта песня, – я до сих пор не понимаю. Если я спрашивала их, что такое Трансвааль, они не знали. <���…> А днем я в значительной мере росла на конюшне. Красноармейцам нравилась моя любовь к лошадям» [ЛЖ, с. 96], – с некоторой ностальгией вспоминает Татьяна Петровна.

«Красноармейцы, – продолжает она описание своего общения с ними, – делали нам прямо в нашем саду прекрасные качели, луки, стрелы. Они даже укоротили ножны обрубленной в каком-то бою настоящей шашки и подарили ее мне, так же как и небольшой настоящий наган, дефект которого заключался только в том, что у него не вертелся барабан автоматически. Если вложить в него пулю и соответственно повернуть отверстие с ней, он бы выстрелил, – только пули, конечно, мне не давали» [ЛЖ, с. 96–97].

Таким образом, мы видим, что общение с красноармейцами было достаточно тесным и обогащавшим обе стороны, «а естественная мужская смелость красноармейцев воспитывала презрение к трусливости, преклонение перед мужественностью» [ЛЖ, с. 97].

Ряд образов красноармейцев воссоздан Татьяной Петровной в ее воспоминаниях наиболее полно: «Как живы во мне эти красноармейцы! Прежде всего Иван, фамилия которого стерлась в памяти, но образ которого так осязательно жив. Украинец, белозубо-улыбчатый; красивый нервный излом черных бровей над темными глазами; вечные заботы о нас, о наших детских радостях, как будто они были общими с его радостями, и вечные украинские напевы звучным голосом, на койке, когда рядом лежала уже снятая папаха, днем лихо заломленная набекрень. И впервые, но на всю жизнь полюбившаяся запорожская песня о „батьке Сагайдачном, променявшем жинку на тютюн та люльку…“ Всю жизнь потом сердце у меня радостно и возвышенно-героично вздрагивало, когда я слышала этот простой и гениальный напев…» [ЛЖ, с. 97]. Столь же подробно и любовно Татьяна Петровна описывает и еще нескольких сроднившихся с ее семьей красноармейцев. Это и бывший крестьянин «откуда-то из русской деревни» Чириков, «без романтики, без красивого голоса Ивана, без песен о гетманах, которых я уже хорошо знала по Мордовцеву. Но такой добрый, мягкий, внимательный, изобретательный в устройстве качелей и других подобных увеселений, обстоятельный, хозяйственный. Его особенно любила мама» [ЛЖ, с. 97]. И татарин Мингалим Сафаргалеев, у которого Таня выспрашивала татарские слова и целые фразы и учила их наизусть. И «неподражаемый и незабываемый франт Шишов», стремившийся во всем и особенно в одежде подражать командиру, но «очень исполнительный и аккуратный, папа дорожил им, а его тяготение к шику доставляло всем развлечение» [ЛЖ, с. 98]. «Были и другие, – заключает свое описание солдат Татьяна Петровна, – с которыми в тесном контакте прошло наше детство, – детство армейских детей в патриархально-демократической обстановке великой революции, перевернувшей все прежние перегородки и условности» [ЛЖ, с. 98].