Борис Бицоти - Возвращение Аланбека

«Этих у телевизора видел? – продолжал он на следующий день, раздавая карты мне, себе и Венере. – Как мотыльки на огонек слетаются». Он был прав – толчея больных у телевизора была действительно зрелищем не для слабонервных. У стенки всегда были прислоненными чьи-то костыли, в задних рядах мамаши силились заткнуть своих кричащих детей, а медсестры то и дело вырывали из этих сплоченных рядов то одного, то другого страдальца и уводили его на укол. «Я все это знаю, – продолжал он, сдавая уже себе. – Сейчас людям друг с другом уже поговорить не о чем, только и делают, что телевизор друг другу пересказывают». Он заглянул в свои карты и поморщился. «Это всегда так было. Я эту фишку давно просек. Самый первый видеосалон в городе мой был», – сказал он, выдавая тем самым свой возраст. Я искренне удивился. «Да ладно?» – спросил я, заходя с шестерки. «Ну да, – он побил мою шестерку тузом, – в доме слепоглухонемых». Я хотел засмеяться, но вдруг понял, что он не шутит. «У меня, – он зашел с дамы, – толпы людей собирались, просто толпы. Эти по сравнению с моими просто детский сад». Венера подложила ему две карты, но он отбился. «И что, тоже все прогорело?» – спросил я машинально, пытаясь выравнять в руках свои карты. «Да, – он зашел с короля, – тот первый три дня прогорел». Мне было нечем бить, и я взял его карту. «Я даже знал, кто его поджег, – продолжал он, – но сделать ничего не мог. Даже тушить не стал». Он продолжал играть, рассказывая. «А остальных кабельное телевидение убило». Я смутно вспоминал эти времена.

Из толпы телезрителей стал доноситься детский плач. Больные в первых рядах недовольно оборачивались. Наконец исчерпав все средства успокоения, мать крикнула на дитя на каком-то неизвестном тюркском наречии. На минуту повисла пауза, но вскоре ребенок опять завопил. «Ты что орешь? – рявкнула мать на ребенка уже на русском. – Ты дашь, наконец, людям телевизор посмотреть?» Но ребенок лишь стал кричать еще пронзительнее. Сцена устрашения стала превращаться в сцену избиения. «Я тебе сейчас, тварь, покажу…» – кричала взбешенная мать, нанося ребенку беспорядочные удары по голове и по корпусу. И тут он после долгой паузы зашел с дамы. «Конечно, кабельное телевидение лучше, – продолжал он свои рассуждения, – даже из дома выходить не надо, – и добавил: – Я и его потом купил». Тут я увидел, что у него больше нет карт и он с довольным лицом смотрит на нас как на двух неудачников. «Ну что, дурачье, – сказал он, вновь собирая все карты в одну колоду, – бегите в магазин».

На ущелье опустился туман. Очертания гор, поселка и близлежащих домов исчезли. Был виден только двор, и то нечетко. Да и к тому же окно запотело изнутри. Но я сразу различил две фигурки в центре двора. Он стоял возле беседки и о чем-то оживленно спорил с Венерой. Их ссора напоминала сцену из немого кино, и хоть зрителю не было слышно ни звука, по одним лишь характеру и выразительности их жестов было ясно, что разговор шел на повышенных тонах.

Гаишнику в моей палате стало лучше, и он разговорился. Его бронхит, как сказал главврач, возник исключительно на нервной почве. Это было связано с его увольнением. История была темная, по всей видимости, не обошлось без чьего-то проклятья. «Они все стремились на мое место, – бормотал гаишник, мотая головой. – Я, главное, только-только зарабатывать начал, девять лет к этому шел, и на тебе…» Не прошло и месяца с его вступления в новую должность, как с ним стали происходить разные несчастья. Он за неделю три раза попал в дорожно-транспортное происшествие. Ситуация была тем комичнее, что он сам возглавлял отдел по их расследованию. К нему выезжали его подчиненные и, увидев машину начальника, не знали, как себя правильно повести. Было неловко. Через неделю он внезапно был госпитализирован с приступом аппендицита. Операция оказалась сложной. Он чуть не умер на операционном столе. Отлежавшись в больнице, он вернулся на работу и вдруг увидел, что в его кабинете весь его письменный стол вместе со стулом были усыпаны солью. «Хорошо, я догадался жене позвонить… – продолжал он, вытирая пот со лба, – а то так бы и сел». Жена же, пообщавшись с гадалкой, тут же ему перезвонила. Надо было обязательно посыпать сверху сахар, а потом только смахивать соль. «А представляете, что было бы, если бы я сразу соль смахнул», – не унимаясь, причитал гаишник.

В общем, тем же вечером они с женой поехали к гадалке. Приехали чуть ли не за полночь. То колесо сдувалось, то вода в радиаторе закипала – как будто какие-то злые силы не хотели, чтобы они к ней попали. Гадалка встретила их равнодушно. Она посадила их за стол, начала гадать на картах, потом вдруг принесла песок. Она рассыпала его по столу, начала с кем-то громко разговаривать, потом резко задула свечу, стукнула кулаком по столу и дунула на песок. Когда свеча снова разгорелась, они ясно увидели на столе две буквы – «В» и «З». «Вы понимаете! – кричал на нас гаишник, – «В» и «З», прямо на песке! Большие такие «В» и «З». Он вновь схватился за голову и погрузился в транс. «И что это значит?» – спросил я нерешительно. Он окинул меня строгим взглядом. Его глаза смотрели на меня, как на какого-то недоумка. Дескать, как же можно не понимать такое! Вы что, все с ума посходили! Он собрался, подавил в себе всю свою брезгливость и бессильно выговорил: «Вова Зазлоев».