Сергей Кузнецов - О Юре Шатунове и других

— Ничего. Давай Пахомова запустим… Тоже верная «касса»…

Я подумал и согласился. За несколько дней до этого мы с Костей раздали по «Звукозаписям» (не отказывался уже никто!) новый альбом, в его исполнении. Гастроли могли послужить рекламой этому альбому. А главное, могли подсказать: существовать ли новому «Ласковому маю». Т а к о м у.

…Костя появился у нас после того, как мы с Шатуновым «раскрутили» первый альбом. Пришел и сразу быка за рога:

— Хочу петь…

Я его прослушал, вроде все нормально. Слышит хорошо. Голосом владеет неплохо, голос хороший, чистый. Но я сразу понял: это не «мой» голос, мне такой не нужен. Однако, поскольку у нас мертвым грузом лежало несколько песен, которые не подходили Юре, я решил записать их с Костей. Подошел к Шатунову:

— Юрий Васильевич, как ты, если я с Пахомовым запишу то, что тебе негоже?..

Он:

— Валяй!

Ты начал складываться Костин репертуар. В него вошли песни «Вечер холодной зимы», «Что ж ты, лето», «Цветы»… Потом, уже специально для Кости, я написал «Встречу», «Самый первый полет»… (Позже я сдуру переписал их Разину. В чем вина полностью моя…) С этим репертуаром мы и двинули по области.

Работали мы на этих гастролях концертов 50. По 2, по 3 на дню. И получали «бешеные» деньги — аж по 5,50 с концерта! Приезжаем с Костей на стадион — давай аппаратуру разгружать. Разгрузили, отыграли. Давай ее в автобус затаскивать. Перебираемся к местному Дворцу культуры… Там то же самое. Разгрузили — отыграли — погрузили. А впереди еще третья площадка… И это все за несчастные гроши. Поэтому, наверное, ничем хорошим те первые гастроли не запомнились. Хотя принимали нас неплохо. Аплодисменты, цветы, поклонницы.

Знаки зрительского внимания Костя принимал без тени смущения. От этого мне было неловко. Я-то знал, что все это не для него. В действительности все это предназначалось Шатунову. Потому как шли на него. Потому что слышали первый альбом. Хотя… первые гастроли… У любого может голова от успеха закружиться… Не только у шестнадцатилетнего паренька, каким был тогда Константин.

Я все больше и больше поражался разнице между Юркой и Костей. Шатунов бешеный. Иногда в шутку я грубовато называл его «клок бешеной плоти». Редко бывало, чтобы его выход на сцену обходился без маленьких происшествий. То о колонку споткнется — опрокинет ее. То за какой-нибудь провод зацепится — провод отключится. То микрофон уронит.

Пахомов же был уравновешенным мальчиком. Несколько самолюбивым. Очень начитанным. Он не курил и категорически выступал против алкоголя (кажется, до сих пор этими вещами не балуется). Конечно, в обыденной жизни такой букет достоинств только украшает человека. Но на эстраде, на мой взгляд, нужен бунтарь. По крайней мере, мне нужен был бунтарь… Я видел, что у Пахомова собственная музыкальная стезя. И он обязательно найдет ее, если ему чуточку помочь, поддержать его.

Обо всем, об этом — о его будущем, о музыке, эстрадной и классической, мы говорили с Костей в редкие минуты отдыха между концертами. Оказалось, он не любит дискотни, не поклонник попсовых дел. Его влекла серьезная музыка. Возможно ли было с Шатуновым подискутировать о классике?.. Да он бы через две секунды уснул!.. Косте же было интересно, кто из Великих у меня в кумирах. И я рассказывал ему, почему люблю Антонио Вивальди, почему у Людвига Ивановича Бетховена мне нравится только 14-я и почему ненавижу Прокофьева и Скрябина.

— Потому что атональны? — догадывался Костя, и это был вопрос не мальчика, но мужа.

Еще в своих заумных беседах мы касались астральных вопросов. Но на откровения все же я с Костей не шел. Они ему были не нужны. Он был самодостаточен.

Пахомовское отношение к попсе изменил, возможно, один эпизод, который случился почти к концу гастролей. Как-то после концерта ко мне подлетел один мужик:

— Ты Кузнецов?

— Я.

— Тогда — спасибо. Твоя музыка мне жизнь спасла.

Оказалось, что он в степи напоролся на острый предмет и проткнул себе печень.

Ситуация была критической, и в какой-то маленькой больничке, то ли под Новосергеевкой, то ли еще под каким-то районным поселком — уж не помню, решились на операцию. Условий для общего наркоза там не оказалось, и сложное хирургическое вмешательство пришлось делать под местным обезболиванием. А чтобы отвлечь бедолагу от собственных внутренностей, ему врубили «Белые розы».

Костя молча слушал эту историю, а я радовался, что у него хватает такта не спрашивать, давно ли это было, и под чью запись шла операция, под шатуновскую или его, пахомовскую…