Борис Шолохов - Художник и время

– Переводные картинки прошлого. Помусолишь – вылезет. Яркая, с порванными краями. Продолжение не пририсуешь. Разве Року взбредится поиграть…

Тридцать пять лет спустя, в захолустье, я случайно встретил землячку. Слово за слово. Разговорились:

– Вы не знали ли?..

Знал! Знал! И улицу. И фамилию. И зал, где сидел под столом. И улыбку. И локоны… Только меня не замечали. Только любили не меня. А сильного, с мандолиной… дядюшку – брата художника, погибшего…

– Погибшего?! Боже!

Женщина сжалась, словно полоснули ножом, и уже не расспрашивала…

– Жик-жик. Жик-жик. Жик-жик… – жевал ржавый маятник. По жизни. По жизни. И в штабеля прошлого…

Поблекли локоны. Стерлась красота. Не стало любимого. Только Любовь осталась. Заботы, семья, известие о смерти, само время оказались бессильными справиться с нею.

Девушка, полюбившая на всю жизнь, заслуживала обожания. Это понял малыш под столом и любовался молча. А главный виновник? Видел ли? Оценил ли? Впрочем, не все ли равно ему теперь? Ему, убитому…

– Жик-жик. Жик-жик… – жевал ржавый маятник.

Я встал и простился. Уходя, о чем-то жалел: то ли о том, что минуло, то ли о том, что никто не вспоминает с тоской обо мне. Но может я тоже этого не заметил?..

Пусть живописец славит постоянство. Пусть пьет слюни умиления. Я же просто обязана пояснить, что хранить абстрактную верность, тосковать по отсутствующему – проще пареной репы. Тридцать пять лет вдали от любимого – эка невидаль? Попробуйте прожить их рядом и… не разочароваться!

Конкретная страсть – продукт скоропортящийся. Подлинная любовь взывает к близости. И близостью заканчивается. И взывает заново. Пока не насытилась, не остыла. Пока запахи, звуки, краски не лишились свежести. Пока живо желание.

Беречь верность состарившемуся кумиру, все равно что играть на расстроенном рояле, без фальши нельзя…

Но в столярке все только начиналось.

– Встречаться! Встречаться! Встречаться! – стучали сердца.

– Во что бы то ни стало! Чаще! Чаще!

Что может быть замечательнее, чем взирать на мир по-мальчишески чисто?! Словно из-под стола…

Трезвость и знание – участь несчастных.

Сердца упрямо твердили о встрече. Рок тем временем не дремал. Ретивого пожарного перевели на другую работу. Директор постарался. Снять пломбу с кладовой, следовательно, было дело плевым.

Художнику вручили ключи от чердака. Усы снова потеснились. Палитра и мольберт вернулись наверх. Правда, на чердак вскарабкалась и старость. Влезла и затаилась.

А столярке тревожили: заглядывали кому не лень. Чердак отпирали редко. Разве забрать украшения, да матрасы. Украшения – в праздники. Матрасы – для приезжих экскурсантов. В каникулы. Деревянному настилу, стало быть, нашлось дело: предупреждать о всех посторонних треском и грохотом заблаговременно. Раз что-то твердо решив, Рок страдает предусмотрительностью.

Страсть спряталась так старательно, что о ней не подозревали. Художник блуждал в джунглях живописи. Носился в синеве воспоминаний. А Люсе все доставляло удовольствие: и завидная новизна обстановки, и краски, и рассказы, и старание сохранить святость.

Сохранять святость – естественно… в детстве. До греха требуется дорасти. Это непросто, раз провалился в прошлое. И не вытаскивают, не спасают. Остается рассказывать и расти, расти и рассказывать.

– Теории, – преображался живописец. – Теории, просто узурпаторы. Им следуют слепо. И всегда стадно. Родители верили: «Переутомлять ребенка – нездорово. Развивать раньше времени – вредно». Рамки разрешенного простирались нешироко: от «нельзя!»… до «успеется». От «успеется»… до «нельзя».

Но, слава богу, была бабушка, не знавшая новшеств. Простая и добрая. Она не прятала секретов. Разговаривала, как с равным. Для дружбы лучшего не нужно.

– О-о-о-х, – стонал я. – О-о-о-х…

– Ты чего, внучок?

– Влюблен.

– В каво?

– В Антонину Поворинскую.

– Ну спи, спи…

И я, успокоенный, засыпал. Очередная страсть проходила.

Конечно, я выбирал. Но разве просто?! Квартирантки. Родные. Подруги тех и других. Всем по семнадцать. Все ласковы. И тискают, тискают. Много ли надо? Улыбнуться, спеть, почесать пятки… Приручить взрослого нетрудно, раз приручили ребенка. Разделять радость просто.

А вот если не по себе. Если тополь облетел полностью и в стекла тоскливо хлещут капли, а по крыше однообразно барабанит. Если серость прокрадывается со двора в закрытые двери. Словом, если не по себе… остается единственное: