Юлия Гинзбург - Жан Расин и другие

(Много лет спустя после появления «Логики» эта промежуточная, компромиссная позиция Пор-Рояля подтвердилась в споре о месте учености в монашеской жизни. Спор вели с одной стороны бенедиктинцы – древнейший монашеский орден, важной частью деятельности которого испокон веку было сохранение и приумножение книжной премудрости, а с другой – аббат де Рансе. Рансе, воплощение крайностей этого взыскующего «меры» века, в молодости вел жизнь не просто светскую, но самую рассеянную, а круг его чтения едва ли приличествовал духовному сану, который он принял чуть ли не в детстве: известно, что в 12 лет он подготовил издание Анакреона с собственными комментариями. Но после утраты возлюбленной и покровителя, пережитой как ощущение тленности и тщеты посюстороннего, после нескольких лет сосредоточенного одиночества в добровольном изгнании – всего того, что составляло тогда обычные перипетии душевного переворота, называемого «обращение», – он возглавил аббатство Ла Трапп и ввел там устав самый строгий, превращавший жизнь монахов-траппистов в каждодневный подвиг умерщвления плоти и самоуничижения духа. Рансе, между прочим, полагал, «что монахи предназначены не для наук, а для покаяния, им положено проливать слезы, а не поучать». В этом споре Николь, хотя и был связан с Рансе давними дружескими отношениями, как и многие другие господа из Пор-Рояля, принял сторону бенедиктинцев).

И сами тексты, по которым в «маленьких школах» учили древнегреческому и латыни, отнюдь не сводились к сочинениям отцов Церкви и средневековых богословов. Среди «книг для чтения», которые издавались, переводились и комментировались отшельниками и служили пособиями для их учеников, были басни Федра, комедии Теренция и Плавта, письма Цицерона, поэмы Вергилия – конечно, процеженные, очищенные от неблагопристойных и неудобопонятных мест, но все же светские, языческие сочинения.

Что получалось в результате такого сплава самого набожноблагочестивого воспитания с самым здраво-рациональным образованием? Пожалуй, идеальный случай – примерный ученик «маленьких школ», историк Себастьян Ленен де Тиймон. Он происходил из семьи добропорядочного парижского чиновника, близкого к янсенистам; двумя годами старше Расина, он попал в Пор-Рояль (вместе со своим братом, ставшим впоследствии траппистом) почти одновременно с ним. Один из его наставников вспоминает: «Я знал его еще ребенком; в этом нежном возрасте он был невинен, как и бывают невинны дети в доме отца-христианина; но у него с невинностью сочетались удивительная серьезность и рассудительность. Возрастая на наших глазах и под нашим наблюдением, он изучал языки, что отрывало его от невинных игр. Пока другие дети, его товарищи, давали передышку голове в те дни, что отведены для этого, и целиком погружались в свои ребяческие развлечения, он запирался один у себя в комнате. Занимаясь историей и географией, он разносил по алфавитам все имена, встречавшиеся на карте [3] Это были специально изобретенные в Пор-Рояле «игрально-учебные» карты со сведениями о важнейших событиях и знаменитейших лицах – императорах, папах, святых, писателях – первых шести веков нашей эры. , и так в возрасте девяти-десяти лет закладывал основания исторической науки, в коей выказал чрезвычайную проницательность и непостижимую точность». Он и в старости оставался таким же чистым сердцем, кротким и послушным ребенком.

К восемнадцати годам его интересы определились окончательно: церковная история, история первых веков христианства. С тех пор он не читал ничего, что не относилось к этим предметам, и в любое время года, где бы ни жил, отрывался от занятий лишь для того, чтобы прочитать молитву или отправиться на прогулку с какой-нибудь благотворительной целью. Но едва ли кому удавалось так, как Тиймону, отделить одержимость, упорство, почти маниакальную добросовестность в труде от стремления отличиться, первенствовать, снискать известность и славу. Первоначально он вообще не предназначал собранные им материалы к печати, а видел в них лишь подспорье для работы его друзей. Кое-что он согласился издать, но под чужими именами – заботясь, правда, о том, чтобы имена эти принадлежали не модным знаменитостям, а людям серьезным, честным и нечестолюбивым. И только под конец жизни, уступая настояниям близких и в надежде принести какую-то пользу, он начал (и не успел при жизни закончить) публикацию главных своих сочинений: шеститомной «Истории императоров» и шестнадцатитомных «Записок к Церковной истории первых шести веков».