Юлия Гинзбург - Жан Расин и другие

Начало нового периода в жизни Пор-Рояля и его друзей отмечено, кроме книги Арно, и другим событием – смертью Сен-Сирана, лишь незадолго до того получившего свободу. Его кончина была обставлена ритуалом столь странным для современного сознания, что знаменитый критик романтической эпохи, Сент-Бёв, оставивший подробнейшую и очень сочувственную историю Пор-Рояля, не решился рассказать все, что знал по этому поводу. Свидетель и участник этого действа, один из отшельников первого призыва, Клод Лансело, вспоминал о нем так: «Я велел вымочить несколько тряпиц в его [Сен-Сирана] крови. Я распорядился вынуть его сердце, которое по завещанию он оставил своему ближайшему другу, господину д’Андийи, при условии, что тот удалится от мира… отложить внутренности, которые предназначались Парижскому Пор-Роялю, дабы насытить благоговейную любовь матери Анжелики… верхнюю часть головы сохранить для его племянника… В понедельник вечером прибыл из Пор-Рояля-в-Полях господин Леметр; он желал получить кисти рук…»

Хоронили Сен-Сирана в присутствии множества прелатов и титулованных особ. Но святость его, в которую столь жарко верили ученики и друзья, так и не была официально признана церковью. Новые светила восходят на небосклоне Пор-Роядя: Антуан Арно, спутник и сподвижник его на всю жизнь Пьер Николь – и самое яркое созвездие: семейство Паскалей.

А по ту сторону монастырских стен меняются судьбы всей страны. Ришелье умирает, и вслед за ним, как всегда покорный, сходит в могилу Людовик XIII. На троне малолетний Людовик XIV; регентшей при нем королева-мать, Анна Австрийская; власть в руках преемника Ришелье, им самим себе назначенного, кардинала Мазарини. И близится Фронда.

Вот в эти годы и попадает в Пор-Рояль маленький Жан Расин. Душевная жизнь подростка всегда тайна, даже для окружающих, даже для самых близких. А у нас, спустя три с половиной столетия перебирающих скудные и отрывочные сведения о малолетнем Жане Расине, и вовсе немного оснований судить, что ему довелось перечувствовать в годы сиротского младенчества и отрочества в Пор-Рояле. Одно лишь можно сказать с уверенностью: детство это было нелегкое. Достаточно вспомнить скупые фразы из «Мемуаров» его младшего сына Луи, написанных спустя пятьдесят лет после кончины отца: «По большим праздникам этот достойный человек [2] Пьер Сконен, дед Расина по материнской линии. – Здесь и даме примечания автора. собирал у себя все свое многочисленное семейство, и детей, и внуков. Мой отец рассказывал, что его приглашали на эти трапезы вместе с другими, но едва удостаивали взглядом». Это значит, что с первых дней жизни мальчик ощущал себя буквально «бедным родственником», во всем обделенным и во всем зависящим от милости благодетелей. Какое действие может оказать такое постоянное сознание своей житейской неполноценности на юную душу? Во всяком случае, бесследно оно не проходит, коль скоро и на склоне лет Жан Расин хранил уязвленное воспоминание об этих торжественных застольях в доме богатого деда.

Но отношение к тем, кто тебе благотворит, «едва удостаивая взглядом», – еще не самая сложная психологическая задача. Куда труднее душе, даже окрепшей, выдержать испытание чужой добротой, когда она подлинна, идет от сердца и никакими внешними обязательствами не вынуждена, когда доброхота не в чем упрекнуть, не в чем заподозрить, и надо просто нести груз вечной и неоплатной благодарности. Вот так, по всей видимости, обстояло дело между сиротой Жаном Расином и «господами из Пор-Рояля».

Мысль о том, что Пор-Роялю следует заняться воспитанием детей, принадлежала еще Сен-Сирану. В самой такой идее монастырского обучения, конечно, не было ничего необычного. Образования вне Церкви и монашеских орденов практически и не существовало. Но «маленькие школы» Пор-Рояля замысливались на основаниях, совершенно отличных от порядков в прочих учебных заведениях, особенно в самых многочисленных и престижных из таких заведений – иезуитских коллежах.

Сен-Сиран исходил из представлений равноудаленных как от современников-иезуитов, готовых играть на природных слабостях человека, каковы суть честолюбие, суетность, робость, ради высшей цели – блага его же души, впрочем, полагаемого совместимым с мирской славой, так и от потомков-руссоистов, преклонявшихся перед единственно подлинной, не испорченной цивилизацией природной добродетелью. Для него ребенок – существо самое хрупкое, менее всего защищенное от темных природных искушений. Эти идеи восходят к святому Августину, который утверждал, что и в грудных младенцах уже таятся пороки, ревность и жадность. Он рассказывал, что сам в детстве никому не мог уступать первенства в играх и шел на любые хитрости и обманы, чтобы первенство это удержать, тогда как такие же уловки у других детей вызывали его бурный гнев. И Августин продолжал: «Так это и есть младенческая невинность? Нет, Господи, младенческой невинности не бывает; нет, позволь мне это сказать, о Боже мой. Ничего не меняется, когда люди от наставников, учителей, орехов, мячей, птиц переходят к префектам, царям, имениям, рабам; возраст человеческий следует за возрастом, как за ферулой следуют худшие наказания, но все остается по-прежнему». А потому дети особенно нуждаются в неусыпном попечении воспитателей, силящихся оградить их понадежнее от их собственного греховного естества. И прежде всего – от самой страшной опасности, подстерегающей человека, похоти в трех ее видах: как сказано в Писании, «все, что в мире, похоть плоти, похоть очей и гордость житейская», а в янсенистекой терминологии – похоть чувствования, похоть познания и похоть властвования.