Ольга Матич - Записки русской американки. Семейные хроники и случайные встречи

Существенно, что статья В. В. имела больший политический резонанс, чем протесты со стороны либеральной и левой интеллигенции – скорее всего, потому, что такого заступничества от него никто не ожидал. На конференции американских раввинов в 1914 году было принято решение выразить ему признательность: «Наша благодарность Василию Шульгину должна быть внесена в книгу протоколов. Шульгин, член реакционной антисемитской партии и редактор ее главного органа „Киевлянин“, доказал, что Бейлис явился жертвой абсурдного и зловещего заговора. Он был вынужден заплатить за свою честность трехмесячным тюремным сроком. Поскольку он реакционер, его показание – самое ценное показание из всех. ‹…› Он – Харбона на киевском Пуриме, чье имя будет помянуто добром» [39]. Как писал сам В. В., во время Первой мировой войны некий еврейский патриарх во Львове рассказал ему, что по приказу главного раввина верующие евреи во всем мире в определенный день и час молятся за него [40]. Когда я недавно была в Киеве, эту историю повторила Татьяна Рогозовская, сотрудник музея Михаила Булгакова.

В 1914 году Шульгин действительно получил трехмесячный тюремный срок за обвинение министра юстиции Щегловитова в участии в деле Бейлиса и оскорбление российского суда. Однако, чтобы его посадить, требовалось согласие Думы, но Шульгин ушел на фронт и уже там получил официальное извещение о том, что Николай II дело аннулировал («Почитать дело не бывшим»).

После революции антисемитизм Шульгина обострился. Не одобряя погромов, он писал в своей «Пытке страхом»:

По ночам на улицах Киева наступает средневековая жизнь. Среди мертвой тишины и безлюдья вдруг начинается душераздирающий вопль. Это кричат жиды. Кричат от страха… Русское население, прислушиваясь к ужасным воплям, вырывающимся из тысячи сердец, под влиянием этой «пытки страхом», думает вот о чем: научатся ли евреи чему-нибудь в эти ужасные ночи? ‹…› Пред евреями стоят два пути: один путь – покаяния, другой – отрицания, обвинения всех, кроме самих себя. И от того, каким путем они пойдут, зависит их судьба [41].

Речь идет об осенних погромах 1919 года, когда Киев был занят Белой армией. На «Пытку страхом» ответил в «Киевской жизни» Илья Эренбург статьей «О чем думает жид», в которой призывал российских евреев, несмотря ни на что, любить Россию. В последующих номерах «Киевлянина», впрочем, Шульгин снова осудил погромы – в том числе потому, что они вели к разложению белых. Такими «зигзагами» (определение В. В.) были отмечены его выступления по «еврейскому вопросу» [42].

Самой известной антисемитской публикацией Шульгина была брошюра «Что нам в них не нравится» (1929). В ней звучат те же обвинения, что и раньше, только доведенные до крайности; повторяется и требование раскаяния. Как пишет мой коллега по Беркли Юрий Слезкин, «возможно, впервые в истории русской политической публицистики, [Шульгин] предложил в данной брошюре принцип этнической вины, этнической ответственности и этнического раскаяния» [43]. Прибавлю, что В. В. обратился и к русской «этничности» – «сущность большевизма» соотносится им с русским национальным характером: «широкой русской натуре» приписана бескрайность (расточительность); «большевизм – дитя азиатской бескрайности – сидит в каждом из нас», поэтому каждый русский «несет долю ответственности за деяния большевиков» [44].

Получается очередной парадокс: с одной стороны, большевизм насаждается евреями, с другой – соответствует русскому национальному характеру. Русских Шульгин винит в том, что они, в отличие от евреев, не любят друг друга и поэтому не способны организоваться без «сильного вожака», а евреев – за нелюбовь к русским: «Меньше злобы!» – советует им Шульгин. Расстрелы, которые устраивала ЧК, в которой, как он пишет, власть принадлежала евреям, он называет «русскими погромами»; евреи, по его мнению, также управляли дореволюционной прессой: «Учитесь газетному делу», – советует Шульгин русским. Книжка кончается словами: «Мы друг друга ненавидим именно за то, что во всех нас – бессильное зло. Вы – уже сильны, научитесь быть добрыми, и вы нам понравитесь…» [45]Сколько высокомерия в этих словах, а во всей книжке – злобы и желчной иронии, направленной на всех, особенно на евреев. И сколько зависти.

Большевизм – злобная идеология, пишет Шульгин, а озлобленность есть национальная черта и евреев, и русских, поэтому первые не могут властвовать над вторыми. С одной стороны, большевики поработили русский народ, с другой – большевизм оказался проявлением широкой русской натуры. Это противоречие преподносится с ненавистью к первым и симпатией ко вторым. Присущий Шульгину лаконизм сменился в этой книжке многословием и каким-то ерничеством, за которым крылось ущемленное национальное чувство. Критикуя русских как нацию, Шульгин не призывает их каяться – ни перед Россией, ни перед евреями [46]. Правда, он говорит, что на объективность не претендует.