Александр Путов - Реализм судьбы

Там я познакомился с интереснейшими персонажами советской художественной эмиграции – Ольгой Абрего, Владимиром Котляровым (Тóлстым), Олегом Соханевичем, Юрием Васильевичем Титовым и его однофамильцем Владимиром, Тилем Марией, Валентином Воробьевым, Евгением Черновым, покойными ныне Наталией Медведевой, Николаем Любушкиным, Юрием Гуровым и, конечно, Сашей Путовым.

Почти пятидесятилетний Путов, перебравшийся в Париж уже как несколько лет из Израиля, соединял в себе свет и тьму. Когда он улыбался в длинную седеющую бороду и лукаво щурился, от него исходила исключительная доброта. Моментами он бывал чем-то озабоченно недоволен, становился сердит, неуступчив, упрям, грубоват, и тогда было лучше его избегать. Писал он картины на самые разные сюжеты и в большом количестве, многостаночным методом. Отведенная ему в сквате часть заводского помещения была вся завешена и заставлена холстами – как оконченными, так и теми, что он готовил к работе: сбивал для них рамы, натягивал, обрабатывал. Путов также обменивался холстами с коллегами по сквату – таким образом у него сформировалась небольшая коллекция работ Гурова, Ноэма, Любушкина, а также Анатолия Басина, лучшего друга Путова.

Я участвовал в одном из Сашиных живописных перформансов, играя на балафоне и флейте, за что он предложил мне выбрать в подарок одну из своих работ. Я выбрал женский портрет, который у меня позже конфисковал один французский товарищ в оплату услуг по перевозке моего барахла с подворского общежития – инспектор приказал мне освободить его в два дня. Но немаловажен тот факт, что после разгона сквата на Жюльет Додю его обитатели перекочевали под самые стены Сергиевского подворья, на Крымскую улицу. У меня хранится афиша с репродукцией картины Гурова, женской головой на доске; на афише стоит обведенный в круг оттиск большого пальца Юры, его дарственная надпись и росчерк: «Подпись Гурова удостоверяю, Путов» – афиша была подарена мне в честь очередного визита Гурова (и Путова) в душевые комнаты институтского общежития…

На перформансах Саша писал сразу по всем холстам. Он вообще часто работал на пяти, семи, десяти холстах одновременно, нанося по ним звучные удары большой кистью, сбирая краски с палитры, установленной на огромном походном этюднике на колесах. Это производило ошеломляющее впечатление: было ясно видно, что Саша – живописец врожденный, цельный, что в процессе творчества заключается его главная радость и утешение. Хотя на самом деле это был не единственный источник его вдохновения – в то время с ним стала жить совсем молодая, очень симпатичная и простая в общении швейцарская девушка Сильвия, и похоже было, что это союз всерьез, надолго и по-настоящему. Так и оказалось: Сильвия родила Саше двоих детей, и вполне вероятно, что эта новая любовь послужила в какой-то мере мотором путовской деятельности по массовому производству картин. У него оставался в Израиле старший сын, Давид, которого он чрезвычайно ценил и с которым был очень близок.

Работы продавались за умеренную цену, но помногу. Саша постепенно стал отдаляться от сквата, приобрел дом в Гонессе. В связи с открытием сквата в бывшем монастыре Реколлетов около парижского Восточного вокзала, моей первой серьезной музыкальной работой в «Комеди Франсез» и переменами в личной жизни я тоже стал появляться на Додю все реже и реже, да и вся эпопея «Жюльет Додю» и терпимость к скватам шли к концу. Я потерял прямую связь с Путовым и только изредка узнавал понаслышке, от друзей и коллег, что Саша работает в Канаде, что он купил дом в Бретани и переехал, что он болеет, что его трудно найти и что он никого не принимает. С этого начинается вторая часть моего предисловия – о последнем годе жизни Путова, годе, который судьба удостоила меня провести с ним отчасти вместе.

Еще до моего прибытия в Париж часть русских художников-эмигрантов переместилась в Монжеронский замок. Там проживали старейшины – в частности, Юрий Васильевич Титов с дочкой Еленой, а также фотограф Валентин Самарин (Смирнов), известный под именем Тиль Мария Вальгрек. Бывал там и Путов, о чем свидетельствуют сохранившиеся фотографии. Жизнь на территории замка была не из простых: разгромы, драки, поджоги, выселения и пр. В неразберихе было потеряно немало работ – в частности, Юрия Титова, чей важный рукописный архив сохранился в целости и сохранности благодаря «врагу народа» Валентину Воробьеву. Он же помог мне выйти на Сашу в конце 2007 – начале 2008 года, когда началась подготовка к не состоявшейся на тот момент парижской выставке Титова. Саша Путов с Титовым очень дружили; со слов последнего, у него сохранились архивные фото тех времен и некоторые работы, имеющие отношение к Юрию Васильевичу. Так что, раздобыв бретонский телефон Путова у Вали Воробьева, я позвонил Саше – не без некоторой опаски, потому что, с одной стороны, мы не виделись лет пятнадцать, а с другой – названный телефон был мне дан с оговоркой Воробья: «Путов умирает, но, так как у тебя историческая миссия, тебе надлежит его растормошить – давай, старик, пробуй».