Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016

Он её клюет на прощанье в щёку,
углядев при этом, как с тельца мухи
паучок спускается на защёлку
пыльной фрамуги.

Облепили пирс рыбаки. Пурпурно –
золотая чаша всплывает грузно.
Запрокинув горло, зияет урна
коркой арбузной.

Он калиткой хлопает, раздвигая
плети мокрой жимолости. В «скворешне»
молодой курортницы плоть нагая
пахнет черешней…

Целый день у Сафо мигрень. В сациви
не хватает соли. С горы подуло.
И авгур, чернеющий на оливе,
каркает: «Ду-р-ра!»

…Рыбаки несут барабульку. Выжжен
южный склон, как знойная Иудея.
Сафо шепчет: «Гелиос, ослепи же
прелюбодея!»

И считает кур, шевеля губами.
Но, узрев повинную плешь Алкея,
застывает амфорой, выгибая
смуглую шею.

И на битву равных взирает сыто
на капоте солнцем нагретой «Нивы»
кошка черно-белая, Афродита,
щурясь брезгливо.

Слишком длинные крылья – вразвалку по стеблю цветка,
неуклюже ползёт. Но китайские льются шелка
в содроганиях лопасти. В небе расширится щёлка –
и медовый, медлительный выпустят свет облака.

Не надейся, не август – конец сентября. Но тепло
не промотано летом. Сферических зенок стекло
наполняется влагой, то светло-зелёной, то серой.
Кот, заметив движенье, крадётся и щурится зло.

И она поднимается. И, прозвенев вдалеке,
над сырой черепицей, стремительно входит в пике,
чтоб в раскрытую книгу залечь, как живая закладка,
на двухсотой странице, тринадцатой снизу строке.

И терцина из Данте, её золотистая мгла,
словно тайнопись, светит сквозь тонкую сетку крыла.
Поднебесной давильни пространство забрызгано соком,
и тяжелая капля по облачной кромке стекла.

На иглу не посадят – не бабочка. Из-под руки
выгребая, взлетит, унося отпечаток строки.
… Утром спустимся к морю: на гальке, расколотой штормом,
в отражённом луче слюдяные блеснут лепестки.

Что сегодня за день? – Очевидно, среда.
В тёмной кроне – подвижные пятна лазури.
Отвяжитесь: он спит и не смотрит сюда.
Домочадцы его осторожно разули.

Где упал, там и спит, губошлёп-маргинал,
головой упираясь в дубовую кадку.
Муравей, любознательный, как Магеллан,
изучает его загрубелую пятку.

Шевелюры измяв низкорослым лесам,
лёгкий ветер гоняет мурашек по коже.
Отвяжитесь – он стар. Он уже написал
всё, чем нынче смущён, чем возвысится позже.

Рухнул в дрёму, как в тартар, и к чёрту – дела:
все гекзаметры ваши и ваши верлибры.
Конопатая Фрина, и та не дала,
на простуду ссылаясь… Ах, Фрина, их либе

в дых… Растрачен запас, заготовленный впрок.
Но душа не готова примкнуть к балагану.
И репризы Эзопа ему поперёк
естества или – попросту – по барабану.

Жизнь обмякла, а слава не произошла,
не вошла в ежедневный набор провианта.
…Осыпает цветы мушмула. И пчела
собирает нектар в бороде у Бианта.

Напиши мне письмо и лучшую строчку вырежь.
Ты вкушаешь лангустов, дуешь коньяк, слоняешься
в шляпе по Квинсу или по Гринвич-Виллидж.
Но какое мне дело, ежели нет меня

в той стране, где волна колеблется перламутром,
на взъерошенных вязах вздрагивают листы;
где не рыщут бомжи по мусоркам ранним утром,
на отлов человеков ночью не мчат менты.

Хорошо, что ты – там, задира, кустарь-филолог,
несгибаемый логос, вечное два в уме,
сквозь чужие таможни длинную цепь уловок
неизменно влекущий… Помнишь, как на холме

мы сидели – спина к спине, – озирая мутный
тёмно-серый залив с корягами на плаву.
На покатые сопки сыпал с небес кунжутный
мелкий сетчатый дождик – и выпрямлял траву.

Никуда не срываясь, медленными глотками
мы цедили по-братски местное каберне.
Я следила, как жук вразвалку ползёт под камень,
растопырив надкрыльев лопасти… Как бы мне

ни хотелось тебя погладить, – рука чертила
в запотевшем пространстве эллипсы и круги.
И трёхдневной, колючей медью твоя щетина
пламенела, но не хотела моей руки.