Александр Козенко - Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство

Тед своей жизнью всецело обязан Джону. Несмотря на всю свою непрактичность в деле приготовления пищи и упаковки багажа, Джон сумел сорганизоваться и обнаружил природный дар ухаживать за больным.

Джона, естественно, раздражали все неудобства походной жизни и особенно необходимость приготовления пищи. С другой стороны, он, уже имевший опыт путешествия по Америке, хорошо представлял себе, на что идет, отправляясь на острова Южных морей. Жаль только, что он так и не научился открывать консервные банки с мясом или джемом. Почему-то у него всегда искореживается крышка, при этом дико уродуя содержимое. Джем часто выливался и пачкал самые неподходящие вещи, которые невозможно было от него очистить. В домашних условиях все это делала прислуга, а здесь помогал Тед, когда был здоров. Сейчас все приходилось делать самому.

Два белых вызывали неподдельный интерес у аборигенов. У девушек настоящий восторг вызывала белизна их рук и ног. Из Джона получился «настоящий стриптизер»: после того как он снимал очередной предмет своей одежды, раздавались крики восторга, а когда он снял брюки, они чуть не перевернули хижину вверх дном. Чтобы избавиться от такого назойливого внимания, Джон сел на пороге хижины, гипнотизируя собравшихся своим моноклем и впуская в помещение только тех, кто сумел его упросить.

На берег с помощью бегуна было направлено известие о болезни Теда. Бегун вернулся с инструкциями, лекарствами и наркотиками. И как только Теду стало полегче, шесть местных носильщиков переправили его обратно в Ба. Они проделали путь в 28 миль за один день, неся Теда в гамаке из травы на длинном шесте из бамбука, и, переправляясь через многочисленные реки и ручейки, уронили его в воду всего два раза. И здесь обошлось все хорошо благодаря вниманию Джона.

Джону пришлось быстро самостоятельно собирать вещи. Самое неприятное, что он остался без своих моноклей и очков. Джон сложил их вместе с серебряными столовыми приборами в кожаный футляр, прикрепленный к поясу. Когда он снимал пояс, с ним вместе падал на землю и футляр, и тяжелое серебро раздавило все стеклянные изделия. На помощь пришли носильщики, которые просто затолкали вещи в ящики и вещевые мешки. Джон в футляр от гобоя Теда положил пакет с сахарным песком, печенье, пузырек с лекарством и флягу с водой, считая, что эти необходимые вещи всегда должны быть легко доступны. Все это превратилось в жирную жижу. Тед вспоминал, что Джон эмоционально реагировал на случившееся: «Боже мой! Сахар высыпался прямо на пузырек и все остальное. Как это противно», или: «Ей-богу, пробка вылетела из пузырька и теперь здесь черт знает что творится!».

Врач Линч сердечно отнесся к молодым путешественникам. Он взял Теда в свое бунгало и выхаживал его до тех пор, пока он не смог подняться на борт судна, направляющегося в Окленд, в Новую Зеландию. Это произошло в середине февраля. И здесь не обошлось без приключений. В Суве еще во время их первого прибытия их багаж был помещен в комнату связи, а это девятнадцать различных ящиков, сумок и чемоданов, причем пять принадлежало Джону, а четырнадцать – Теду. Но комната была закрыта на ночь, и человек, ответственный за нее, ушел, а пароход отплывал в Окленд в тот день в восемь часов вечера. Пришлось разыскать его и доставить к месту работы для вызволения багажа.

Багаж был благополучно поднят на борт Тавинни (S. S. Tavinni), идущего из Сувы в Окленд. В Окленде Джона ждало письмо из дома. Из него он узнал о помолвке его сестры Лилиан с Георгом Саутером, что было для него несколько неожиданным. В поздравительном письме сестре Джон писал:

«Моя дорогая милая старушка, я так был рад получить от тебя письмо с хорошими новостями. Это большое событие для тебя, благословляю тебя от всего сердца и посылаю добрые пожелания. Какая тяжесть упала с твоих плеч, моя дорогая. Пожалуйста, передай герру Саутеру мои наилучшие пожелания и поздравления, пожми ему руку за меня и передай мое самое сердечное “добро пожаловать в семью”. Должен признаться, новость меня слегка ошеломила своей внезапностью, хотя я знал, что дело к этому идет, уже в мае, но и понятия не имел, что вам посчастливится так скоро, с таким триумфом его завершить. Я ужасно рад, что дела у него идут хорошо, и надеюсь, что по крайней мере к моему возвращению он уже станет членом Королевской Академии искусств».

В том же письме Джон благодарит Лилиан за доброе отношение к предмету его увлечения: «Ужасно тебе благодарен, дорогая старушка, за твою доброту к миссис Карр и Сибил, для меня было большим облегчением узнать, что вы смогли помочь им и есть новые ученики. Просто замечательно, что ты сама берешь уроки, и очень было хорошо со стороны “главного хозяина” (их отца. – А. К. ) разрешить тебе их брать». Джон коснулся в этом письме и проблем своей личной жизни: «Вряд ли что-нибудь подобное может произойти между мной и Сибил. Я слишком нерешителен, а ей все безразлично. Может быть, это и к лучшему, потому что я не создан для семейной жизни». По этому письму, датированному 14 февраля, видно, что его «излечение» теперь было полным и окончательным. Джон понимал: такая развязка наиболее благоприятна для него, сильное влечение и безысходная тоска сменились депрессией и полной пустотой.