Николай Герасимов - Вся жизнь как подарок судьбы

И пусть попробуют опоздать, хоть день прогулять. Да, пусть попробуют… В один из общих «судебных дней» – 7 мая 1952 года – «воронок» собрал нас, только что осужденных, из нескольких городских судов; и всех для начала на три дня поместили в карантинную камеру – «нолёвку» Хуторовской тюрьмы города Иванова. Оказалось, в камере до нас уже были «прописаны» двое, считай, не мужиков, скорее, взрослых парней-работяг. На них, морально раздавленных, молча сидящих с опущенными чуть не ниже колен головами, больно было смотреть. Как стало известно, один имел 4-месячный тюремный срок за опоздание на работу, другой получил 6 месяцев отсидки за один день прогула. И с нами же вместе сегодня в тюрьму доставили «уголовника» из города Фурманова. Этот ещё зимой, поскользнувшись и падая, случайно, возможно, не слабо ударил рукой по груди проходившего мимо милиционера. За это сегодня суд по статье 73 УК «благословил» его шестью годами лагерей! Стране такие «преступники» были очень нужны.

Вот один слово в слово запавший мне в память разговор с другом Виктором Шевчуком. Это был какой-то из 1970-х или 80-х, совсем не обильных годов:

– Знаешь, Витя, на что я обращаю внимание в наших магазинах? На витринах какие-то дешёвые рыбные консервы, в грязных открытых пакетах такое же грязное пшено, перловка. И сплошь пустые прилавки. Зато сразу бросается в глаза совсем небольшой, но зовущий к себе ухоженностью уголок, заставленный бутылками водки, портвейнов, какой-то газировкой.

– А ты подумай: заходит работяга после смены в магазин и видит то, о чём ты сейчас сказал. Он уставший, голодный. Купить нечего. Берёт банку кильки в томате, за три рубля бутылку водки. Домой пришёл, выпил, килькой закусил, может, щей хлебнул – и без сил спать. А завтра, хорошо если не в единственной своей телогрейке, по темну и по морозу бегом, не дай бог опоздать, опять в цех слесарить, на склад грузить, на лесозавод пилить… Вечером та же дорога, тот же пустой магазин, килька, водка…

Так и не увидев сколько-нибудь настоящей жизни, один за другим насовсем, навсегда уходят, да что там – уже ушли в небытие недавние друзья, просто знакомые и малознакомые, совсем не старые люди наших улиц. А на кладбищах, сельских погостах опять и опять слышно безысходное, горестное, тихое: «Так вот вся жизнь прошла как один день. Будто ещё и не жили…»

Не слышат пока этих слов только весело визжащие, радующиеся светлому детству девчонки и играющие в войну мальчишки.

За что же такая, другая, жизнь досталась мне? Едва ли не в тот день посещения своих Березниковских улиц я впервые задал себе этот и ещё другие вопросы. Разве только за тем многие из нас рождались на свет? За что людям выпадают такие разные судьбы? И кто же это всё решает – кому, сколько и как прожить? Почему иначе сложилась моя жизнь? Вот её-то короткой и неинтересной я бы назвать не мог. За что мне всё это?

Как и большинство моих сверстников, я родился в рабочей семье. Детство пришлось на войну. Не самым сытым оказалось это детство. Но многим было ещё хуже. Мне же всё военное время, от начала до конца, посчастливилось провести в самом лучшем в Иванове детском саду № 8, который тогда располагался на улице Крутицкой в бывшей вотчинной конторе графов Шереметевых. Почему сейчас упоминания об этом садике, приютившем в очень трудные годы девчонок и мальчишек, я не нахожу во всезнающем интернете? Неужели же так и не нашлось тех, кто оставил бы воспоминания о нём в истории моего города?

Я и сейчас по памяти могу нарисовать всю территорию нашего садика, точно указать место, где располагалась клумба или уютный, огороженный кустами жёлтой акации участок, – там нас, мальчишек и девчонок, голенькими выкладывали на раскладушки загорать. Помню ещё совсем молодой замечательную, по-матерински любящую нас директрису Нину Алексеевну. Не забыл, как однажды нам ставили уколы, я страшно этого боялся, плакал, а она гладила меня по голове: «Коля, зайчик, ты же смелый мальчик. Не бойся».

Я приходил в свой садик, учась в школе, затем вернувшись из армии, потом приезжая из института; приходил со своим сыном Юркой. Последний раз навестил его, если не ошибаюсь, уже живя на Камчатке. Удивила тогда воспитательница старшей группы Ольга Ивановна. Едва я раскрыл рот, как она остановила меня, ткнув пальцем в грудь:

– Подожди, подожди… ты – Юра, нет – Коля Герасимов, Юра был твоим двоюродным братом.

Самым печальным в то последнее посещение для меня было видеть сильно постаревшую Нину Алексеевну, с большим трудом, да и то с подсказки, будто бы узнавшую меня, Колю.