Михаил Орский - Путь русского гангстера. Легенды лихих 90-х

Правда, под следствием мне пришлось познакомиться с «пресс-хатой». Нашей гоп-компании вменяли более двух десятков краж. На Оренбургском централе в это время, в сентябре 1986 года, зверствовал опер Ковшов, капитан по званию и садист по призванию. В его ведении находились многочисленные агенты и прессовщики во главе с педерастом Юрием Кувалдиным. Рассказывают, что пидр этот был очень силен физически. Тысячу раз отжимался, зимой выходил гулять по пояс голый. Задача «прессовщиков» – заставить сознаться подследственных во вменяемых преступлениях. Бедолаг, прикованных наручниками к шконке, избивали сапогами. Одному башкиренку двое сели на голову и на ноги, а третий жег спину раскаленной на огне кружкой. Кувалдин был осужден на «крытый» режим, ехать туда боялся. Его мерзкая «работа» в СИЗО Лямбурга шла в зачет пребывания на «крытке». Всей команде пыточных дел мастеров без ограничения пропускали продуктовые передачи, опера подбрасывали по возможности водку и анашу.

Три десятилетия спустя «пресс-хаты» стали секретом Полишинеля и работу наемников оперчасти прекрасно показали в сериале «Боец».

Однако меня минула чаша сия. Я самонадеянно решил, что менты убоялись моей физической подготовки, но позднее узнал, что в оперчасти просто не решились связываться с «профессорским сынком». Ко мне был применен гораздо более изощренный и хитрый подход.

В ИВС Лямбурга моим соседом оказался длинноволосый худощавый парень Андрей Буряк. В это время весь город был взбудоражен убийством капитана Ткачева. Как я понял, этот мент был прообразом нынешних дельцов из наркоконтроля, когда не поймешь, то ли мент, то ли бандит, то ли наркоман. Практиковал «нестандартные» методы работы. Этакий волк-одиночка, погруженный в блатную жизнь. Раскрываемость у Ткача зашкаливала. Раздавал своим сексотам конфискованные наркотики, получал свою денежную долю, а потом шел арестовывать тех, кому его агенты отраву продали. Шел, как тогда было принято, один. И вот осенью 1986 года ему не повезло. Сдали капитану Ткачеву уральских блатарей Дергача, Вову Крытника и Леню Голика. Он смело зашел в их хату в «Шанхае», бедняцком районе, где со времен войны землянки, самопальные домишки. Пнул дверь ногой, босота сидит за столом: «Руки в гору… уголовный розыск». А Петя Дергач остался за распахнутой дверью и врезал сыщику обухом топора по голове. Труп. Долго ли, коротко, менты их обнаружили и окружили. Братва сдаваться отказалась. Хотя из оружия были только пистолет Ткачева и допотопная берданка. Они завалили окна матрасами и отстреливались до последнего патрона. Их чуть ли не с броневиком штурмовали. Это событие всколыхнуло всю область. В те времена не случалось ничего подобного. Петя Дергач был убит в перестрелке, Вове и Лене дали по максимуму.

Так вот, подсадная гнида Буряк преподнес мне эту историю не как трагический случай, а как спланированную акцию уральской братвы: «Ты просто не следишь за движением. У нас тут такие дела творятся…» Дескать, Ткач был приговорен на сходке. Я разинул «варежку». Вот он тот самый мрачный и таинственный преступный мир, о котором я мечтал с детства! «А кто же эта братва, которая принимала решение по ликвидации Ткача?» – затаив дыхание, спросил я. Буряк перечислил что-то типа: «Илья Бадья, Ванька Гвоздь и Колька Рукомойник. И Гена Кузнецов присутствовал». После чего взял у меня маляву для Малолетки и благополучно свалил с понтом на свободу, а на самом деле к ожидавшим его кумовьям.

А на следующий день в камеру бросили круглоголового, обкуренного губошлепа. Оказалось, это тот самый Гена Кузнецов. «Да тут только недавно твой приятель сидел, за тебя рассказывал» – обрадовался я.

Эта гнилая кумовка с деланным сочувствием посоветовала срочно вломить Шилова, Доктора и всех остальных, пока они меня не вломили. Поездив сутки мне по ушам, агент сообщил, что в оренбургском остроге сейчас находится Вор Николай Курский.

«Если вдруг словишься – передавай от меня привет».

Спустя трое суток, обработанный в ИВС двумя стукачами, я отправился на тюрьму.

Тогда мне едва исполнилось двадцать шесть лет и я не понимал, что две случайности это уже закономерность. Поэтому мне не показалось странным, когда в небольшой спецкамере № 92 навстречу мне поднялся пожилой мужчина на седьмом десятке с благообразным лицом и ежиком седых волос на голове: «Курский Николай Иванович» – церемонно представился он.