Борис Шагаев - О театре и не только

В хорошем расположении духа Саша балагурил, рассказывал анекдоты, случаи из жизни. Иногда многословил. Другой раз на репетиции сидел молча. Думаю, в нем шла огромная внутренняя работа над образом.

С первых же спектаклей его полюбил зритель. Его любили, уважали коллеги. Есть актеры, обаяние которых обезоруживает. Саша из той породы. Он играл разные роли – путевых и непутевых, гордых и трусливых, хвастливых и умных. Но все его персонажи были незлые. Как и он сам.

Театр – это специфический организм. В нём каждый знает о другом всё. С кем-то получается дружеский контакт на многие лета, а с кем-то чисто служебные отношения.

Помогал он всем, как мог. Объяснял роль коллеге-актеру, советовал, какой подобрать костюм, подсказывал характерные черты того или иного персонажа, подправлял переводный текст. А как он гримировал! Тут он был мастер.

В последние годы он глубоко и болезненно переживал происходящее в театре, за судьбу национального театра, особенно его раскол. Саша был открытым, доверчивым человеком. После бенефиса ему предлагали уйти на пенсию. Он очень переживал из-за такого предложения директора К.Сельвиной. Он сам мне это сказал. И что Тине (его жена) предлагали.

Когда-то в Пушкинском академическом театре отправили на пенсию великого Н. К. Черкасова. Чиновники от культуры не вняли просьбам народных артистов СССР Райкина и Товстоногова, Мравинского и Кабалевского о том, чтобы Черкасов остался в театре. Через некоторое время он умер. В прессе той поры об этом говорилось. Не хочу и не имею права проводить аналогию с нашим актером, первым народным артистом России в Калмыкии, но есть какая-то никому не адресованная обида, что не ценим мы хороших, талантливых людей при жизни. Талант – это ведь штучный товар, и он требует особого отношения.

В последнее время Саша искал внутреннего покоя. Но… Покой нам только снится. Он был открытым, хотя не нараспашку. Были у него и сокровенные мысли, которые он доверял лишь близким.

Саша не жаловался на судьбу, на обстоятельства, а только сожалел, что все сделанное уходит в пустоту. Наши монологи и диалоги с ним не имели адресата. Мы лишь резюмировали, что время работает не на нас. В последнее время Саша частенько был грустным и во время репетиции не то в шутку, не то всерьез повторял: "Мы саксаулы, аксакалы никому уже не нужны". Я его понимал.

… Время стирает многое. Только культура остается в памяти народа, а не сколько съедено баранов. Саша был духовный творец. Таких немного. Он – национальное достояние.

Русский калмык. Режиссер Лев Александров

Режиссер Лев Николаевич Александров приехал в Элисту в 1937 году, художник Дмитрий Вячеславович Сычев – в 1936-м. Оба молодые. А театру пошел второй год. После войны и реабилитации калмыцкого народа Александров и Сычев снова приехали в Элисту и до пенсии работали в Калмыцком театре. Для торжественных проводов аксакалов на пенсию я написал и поставил сценарий. Вел торжество я и там сказал: «Вот, аксакалы, из одной столицы, из Москвы, приехали в другую лучшую столицу, в Элисту. За этот смелый, героический поступок калмыки вас не забудут». Аплодисменты! К Сычеву приехала жена из Москвы. Она хохотала и хлопала. Подарили магнитофоны, цветы и другие подарки. Сотворили банкет, аксакалы были довольны.

Льва Николаевича и Дмитрия Вячеславовича любили и уважали театралы и жители Элисты. Любовь была искренняя, не наигранная, как часто бывает. Они занимали свое особое место, внося необходимую «ноту» в калмыцкий театр.

Лев Николаевич закончил ГИТИС, учился параллельно с Г.А. Товстоноговым. «Товстоногов был скромным, но закрытым студентом. Был себе на уме грузинский еврей, к сожалению, наши судьбы после института не пересекались. А ты вот общался с ним», – говорил Лев Николаевич. «Жизнь трагична, но не пуста», – однажды вдруг сказал режиссер, когда мы стояли возле шестого жилдома, где он жил.

Александров и Сычев были высокие, а Дмитрий Вячеславович был еще и крупным. Чувствовалась порода, идти по городу с ним было приятно. Рядом с ними и я чувствовал себя человеком и приобщенным, якобы, к большому искусству. Присутствие их облагораживало тебя и возвышало.

Лев Николаевич знал маму еще до войны. И она частенько вспоминала о нем в Сибири. Когда они встретились после депортации в Элисте, Лев Николаевич пошутил: «Ты что, Анечка, за 13 лет не подросла? Хотя на картошке не подрастёшь». Лев Николаевич обнял её, и они пошли к столовой № 2, где она работала. Мама рассказала мне про этот случай и была довольна, что Лев Николаевич так уважительно к ней относится.