Бенгт Янгфельдт - Нобели в России. Как семья шведских изобретателей создала целую промышленную империю

Сведений о пребывании Иммануила в Або немного. В «Списке выданных иностранцам пропусков для дальнейшего путешествия или проживания в пределах Империи» указано, что ему на один год было выдано разрешение на пребывание в городе с правом выезда в Петербург. Почему Иммануил, изначально направляясь в Петербург, задержался в Або на целый год – неясно. Обширная статья «O продуктах из каучука», опубликованная в апреле 1838 года в «Абоской газете», свидетельствует о том, что, несмотря на утрату своей мастерской, он продолжал рекламировать свою продукцию. Заказать и приобрести изделия из каучука можно было либо через него в Або, либо непосредственно по месту изготовления в Стокгольме.

Согласно его высказыванию, будучи в Або, Иммануил занимался «различными размышлениями», в том числе касательно камнерезной машины, способной прямо из скалы вырезать готовые каменные диски с двумя плоскими сторонами. Однако, как он сам утверждал, затея сошла на нет из‑за отсутствия подходящей рабочей силы и мастерских. Через фон Гартмана он получил заказ на педальную мельницу для Абоской тюрьмы, но и этот проект сорвался из‑за «личных интересов заведующего работами». Прямым свидетельством пребывания Иммануила в Або является большой каменный дом в городском квартале номер 16 (позже Нюгатан, 8), который он спроектировал для Шарлина. Строение располагалось через дорогу от того дома Шарлина, в котором Иммануил квартировал. В 1827 году в Або случился пожар, в результате которого уцелела только треть домов, и город пришлось отстраивать заново. Дом Шарлина, с виднеющейся на заднем плане башней городского собора, увековечен на самой старой в Финляндии фотографии – дагеротипе 1842 года.

Дом Шарлинов в Або, фотография (дагеротип) Хенрика Каяндера, 1842 год. На заднем фоне видна башня собора

Следующим важным лицом, с которым Иммануил познакомился в Або, был барон Юхан Рейнгольд (Иван Иванович) Мунк. Его карьера в русской армии развивалась стремительно. В девятнадцать лет он участвовал в оккупации Парижа, а поворотным моментом в его продвижении по службе стало восстание декабристов в 1825 году. В день вступления на трон императора Николая I ряд реформаторски настроенных офицеров восстал против самодержавия. Мунк и его полк не примкнул к заговорщикам, в связи с чем император приказал ему отвечать за расстрел пяти офицеров, приговоренных к смертной казни. По словам знакомых, этот факт биографии мучил его всю оставшуюся жизнь. В любом случае доверительные отношения между императором и Мунком способствовали взлету карьеры. На момент знакомства с Иммануилом Мунк был полковником и командиром батальона Павловского полка, а уже в 1839 году был назначен генерал-майором и командиром Преображенского полка.

Человек, благодаря которому знакомство состоялось, был барон Юхан Клас Флеминг, камергер шведского наследного принца Оскара. Он знал Иммануила еще по Стокгольму и застал того во время одного из своих посещений Або. По словам Иммануила, Флеминг попросил Мунка «дружелюбно позаботиться обо мне по приезде моем в Петербург», что Мунк и выполнил.

Несмотря на светлые надежды, связанные с его будущим в профессиональном плане, последние месяцы пребывания Иммануила в Або были тяжелы в плане личном. 31 августа 1838 года умер его любимый брат Бернхард, а менее чем через пять недель ушла из жизни двухлетняя дочь Шарлотта.

После года проживания в Або Иммануил 20 декабря 1838 года наконец прибыл в Петербург. [1]  В России Иммануила часто нарекали Эммануилом. В этой книге везде сохранена форма Иммануил (Immanuel), не только потому что это его настоящее имя, но и чтобы отличить его от его внука Эммануила, игравшего в семейной истории не менее заметную роль. Море было сковано льдом, и путешествие шло по суше. Встретил его говоривший по‑шведски офицер, которого полковник Мунк послал помочь на таможне. В Петербурге Мунк дал возможность Иммануилу найти жилье у одной шведки по фамилии Хольмквист и оставил в его распоряжении говорящего по‑шведски офицера. В социальном плане Иммануил первое время был достаточно беспомощен, поскольку не знал ни русского, ни двух других основных языков, на которых общались в российской столице, – французского (языка общества) и немецкого (языка делового и торгово-ремесленного мира).