Наталия Маркус - Я помню

Если на улице было холодно, кто-нибудь из подружек звал меня к себе. Все жили по-разному: кто совсем бедно, кто-то намного лучше, чем мы. У некоторых чай заваривали из сушеных трав или моркови, а к чаю давали жмых или оладьи из картофельных очисток. Но мне все казалось вкусным, потому что в гостях. Продукты, полученные по карточкам, не предлагали.

Часто я заходила к дочке дворника Майке. Они жили в огромной комнате в здании ремесленного училища. В этой татарской семье было трое детей, но они всегда сажали меня за стол, а на столе – вот чудо! – стояла сковорода с горячей картошкой. «Поешьте, тогда и гулять пойдете», – говорил Майкин отец. Я стеснялась, но запах и вид картошки заставляли принять приглашение. Из разговоров я узнала, что они ходили куда—то картошку копать. До сих пор вспоминаю их щедрость ко мне, чужой девчонке.

Время шло, мне исполнилось шесть, и я уже многое понимала, как говорится «год – за два» для детей тех лет. Я слушала радио, иногда мы с мамой ходили в кино, а там перед фильмом показывали журналы с новостями. Все военные в моем понимании были героями.

Постепенно я превращалась из домашнего ребенка в уличного, мы много гуляли с подружками, те, что постарше, водили меня до площади Маяковского, а там было рукой подать до Кремля. Дома, я, разумеется, об этих путешествиях не рассказывала. Я не ходила в детский сад, готовилась к школе. В Москве уже не было бомбежек, все люди говорили, что война скоро кончится. Я очень ждала этого и пыталась понять, как это будет. Люди как-то повеселели, ждали перемен.

Но однажды мы с подружкой шли по улице Горького, и я увидела военного. Все расступались, давая ему дорогу. Сначала я удивилась, почему он такой маленький, но в следующее мгновение поняла, что он едет на тележке, отталкиваясь от асфальта руками с деревяшками. Я смотрю – а он без ног! На груди у него медали, на голове пилотка, лицо очень молодое, почти детское, губы сжаты, а глаза смотрят прямо перед собой. Стало тихо и только слышен стук деревяшек. Он проехал мимо, а я стояла и не могла сдвинуться с места. У меня что-то сильно заболело в груди и стало трудно дышать. Я никогда не забуду этого парня. Дома я хотела рассказать, но не смогла, все время передо мной было его лицо и мне хотелось плакать. А мама волновалась, не заболела ли я и почему такая бледная. Вот тогда я поняла, что такое война. Потом мы видели таких все чаще и чаще, но я не могла привыкнуть и смотреть на них без слез. А наша соседка сказала: «Зато живы остались». Многие просили подаяния. В какой-то момент после войны они куда-то исчезли. Мы тогда не знали, что тех, у кого не было родных, собрали с улиц и свезли на Валаам, чтобы не портили красоты столицы.

Я помню, хорошо помню, как пришла Победа. Раздался грохот и начался салют. Мне было уже семь лет, но я страшно испугалась и забилась за угол кровати. Бабушка принялась меня успокаивать, объяснять, что это не бомбежка, а, наоборот, праздник. Мы все пошли на улицу Горького. Люди шли, смеялись и плакали, обнимали встречных военных, кто-то играл на баяне. Дед посадил меня на плечи, и мне все было видно. Война закончилась.

Каждое лето, с семи и до шестнадцати лет, мама отправляла меня в пионерский лагерь на две полные смены. Сейчас я даже не вспомню, где конкретно находились эти лагеря. Отправляли детей от завода, на котором работала мама. В колхозах снимали школы, домики, строили временные постройки: столовую, трибуну, туалеты. Для медпункта с изолятором был отдельный домик.

Ограды у такого лагеря не было, детей расселяли по всей деревне – в двухэтажной школе, в бывшей церкви, в деревенских домах. Мы спокойно ходили по всей деревне. Только однажды я ездила в лагерь от работы своей тетки, где территория была огорожена – он был от военной организации с лучшими условиями и питанием. Мне было лет десять-двенадцать, и мне там не понравилось, я хотела в «свой» любимый лагерь.

А тогда, в первые годы, мне было не сладко. Не радовал меня «отдых на свежем воздухе», я очень скучала по маме и мечтала о нашем полуподвале. И только гораздо позднее привыкла, и стало даже интересно.

Я помню, как мама отправляла меня первые годы после войны, совсем еще маленькую, лет семи. Сбор был возле заводоуправления. Провожали нас родители, им после нашего отъезда предстояло сразу бежать на работу. Мама очень нервничала с самого утра: собраться, ничего не забыть… Всю дорогу она тащила тяжелый чемодан и меня за руку. Я покорно плелась за ней. Несла какую-то сумку и очень хотела спать. Шли до метро «Белорусская», потом ехали до «Автозаводской» и пешком до завода «Динамо». Там уже было полно народу. Наконец, прибыла колонна грузовых машин. Нас разбили по отрядам и погрузили в грузовики. Я помню, как мама со слезами прощалась со мной, торопливо наставляя, как я должна себя вести, гладила меня по щечке. Я начинала потихонечку плакать – мне не хотелось никуда ехать. Я хотела обратно в нашу с мамой кровать, но ничего не просила – понимала, что это бесполезно, придется ехать.