Александр Бармин - Двадцать лет в разведке

Я с интересом следил за работой первого парламента в этой конституционной монархии. Сторонники Салдариса и Венизелиса имели примерно равное число мандатов, а коммунисты со своими пятнадцатью мандатами определяли баланс сил. В этой ситуации они могли влиять на принятие того или иного решения. Здесь, как и везде, они отказались от доктрины классовой борьбы и пошли по пути «народного фронта». Именно голоса коммунистов определили избрание на пост президента парламента лидера венизелистов.

Король, в соответствии с конституционной процедурой, предложил лидеру венизелистов, Софулису, сформировать двухпартийное правительство. В течение месяца он безуспешно пытался решить эту трудную задачу. Слишком сильны были еще воспоминания о прошлых схватках.

Затянувшийся парламентский кризис ставил под угрозу само существование парламентаризма в Греции. В огромных залах античного дворца, где заседал парламент, лучшие ораторы всех партий, Софулис, Кафандарис и Папанастасиу, изо дня в день упражнялись в красноречии. Метаксис, исполнявший обязанности премьера после смерти Демердзиса, наблюдал за этим, не скрывая своей скуки и раздражения. Дипломатам, которые присутствовали на открытии дебатов, это тоже очень скоро надоело. Я почти всегда был в дипломатической ложе в одиночестве, стараясь привыкнуть к новому для меня музыкальному строю греческого языка и пытаясь уловить тонкости аргументации различных ораторов.

Наконец, 4 августа 1936 года, король, уступая требованиям Метаксиса, который постарался максимально использовать профсоюзные волнения, тупиковую ситуацию, сложившуюся в результате неуступчивости двух основных партий, и растущее влияние коммунистов, приостановил действие конституции. Метаксис, с согласия короля, провозгласил себя диктатором.

Наряду с чисто дипломатическими функциями на меня был возложен контроль за работой торгового представительства. В этом качестве я провел переговоры с греческим правительством о заключении торгового соглашения, но в целом нагрузка у меня была гораздо меньше, чем в Москве. Сразу же возникла отличная возможность заключить необычайно выгодную бартерную сделку с нашей пшеницей в обмен на коринфский изюм, но Наркомвнешторг категорически запретил бартер, и благодаря этой бюрократической тупости хорошая возможность была упущена. Но к этому времени я уже, кажется, потерял способность удивляться чему-либо.

Я рассматривал свое дипломатическое назначение как счастливую возможность сменить тягостную московскую обстановку. Посланник Кобецкий был замечательным человеком, который умело избегал всяких осложнений, был остроумен и красноречив, умел ценить прелести жизни в Греции. Мы вместе часто совершали автомобильные экскурсии, никогда не уставая любоваться пейзажами, руинами и божественно голубым морем. Наши дипломатические обязанности оставляли достаточно времени для этих восхитительных поездок.

Другим обстоятельством, которое сделало мою дипломатическую миссию необычайно приятной, было то, что Кобецкий поручил мне сферу советско-греческих «культурных отношений», то есть все контакты миссии с греческой интеллигенцией. Это позволило мне познакомиться с греческой литературой, живописью, скульптурой, архитектурой и театром – всем, что так нравилось мне в Москве в годы моей учебы в военной академии. Я очень быстро почувствовал дружелюбие и гостеприимство греков, и скоро передо мной открылись двери многих самых культурных семей Афин. И я был очень горд, когда к концу первого года моего пребывания в Афинах члены дипломатического корпуса стали встречать на наших приемах не только обычное собрание скучных чиновников, а три или четыре сотни самых интересных людей в Афинах.

Но самое важное заключалось в том, что эти культурные связи привели меня к встрече, которая оказала огромное влияние на мою жизнь.

Через пару недель после моего прибытия в Афины из Москвы приехала группа советских архитекторов. Они совершали поездку по Европе с целью изучения современной и античной архитектуры. Естественно, Греция была первой остановкой на этом маршруте, и на мою долю выпала честь представить их 8 января 1936 года Обществу архитекторов Греции. В зале Афинской промышленной палаты нас встретило человек пятьдесят-шестьдесят мужчин и одна молодая золотоволосая и грациозная женщина. Наших архитекторов засыпали вопросами, но так как только один член нашей делегации говорил на плохом французском языке, мне пришлось переводить и вопросы, и ответы. Постепенно мои ответы становились все обстоятельнее, и в конце концов я закончил довольно обстоятельной речью о принципах советской архитектуры. Когда все собравшиеся разделились на небольшие группы, ко мне подошел президент общества.