Иван Степанов - Милосердия двери. Лазарет Ея Величества

Наибольшим успехом пользовался флигель-адъютант Н. П. Саблин. Княжны неоднократно весьма лестно отзывались о нем. После революции он во Дворец не пошел…

В сентябре Императрица с Дочерьми и Вырубовой поехали осматривать госпитали в прифронтовой полосе. Возвращаясь, Они неожиданно остановились в Луге. С

трудом нашли извозчиков и поехали в госпиталь. Там Их не узнали и сперва не хотели впустить. Этот экспромт очень понравился Княжнам.

— А у Вас хватило денег на извозчиков?

— Представьте себе, что денег у Нас было мало. Но главное, что, узнав Нас, извозчики не хотели ничего брать.

С Княжнами можно было говорить о чем угодно. Только одной темы Они избегали:

о смерти. Рассказ о смерти кого-нибудь из близких как-то быстро обрывался.

Точно Им страшно было слушать.

…В отсутствие Княжон мы постоянно говорили между собой о них. Что Их ждет в будущем?

Мы предполагали, что Они выйдут замуж за четырех балканских наследников. К тому же этот проект казался нам наилучшим способом разрешения всех балканских конфликтов… Нам хотелось видеть Княжон счастливыми… мы Им прочили венцы…

Несколько раз бывал Наследник. Здесь я не могу писать спокойно. Нет умения передать всю прелесть этого облика, всю нездешность этого очарования. "Не от

Мира сего" — о Нем говорили — "не жилец". Я в это верил и тогда. Такие дети не живут. Лучистые глаза, печальные и вместе с тем светящиеся временами какой-то поразительной радостью.

Он вошел почти бегом. Весь корпус страшно, да, именно страшно, качался.

Больную ногу Он как-то откидывал далеко в сторону. Все старались не обращать внимание на эту ужасную хромоту. Он не был похож на Сестер. Отдаленно на

Великую Княжну Анастасию Николаевну и немного на Государя.

Поздоровавшись со всеми, несколько застенчиво протягивая вперед руку, Он стал посреди палаты и окинул всех быстрым взглядом. Увидев, что я лежу (остальные были на ногах), а, может быть, заметив, что я самый молодой, Он подошел ко мне и сел на кровать. Я так хотел любоваться Им и так боялся, что он уйдет слишком скоро, что решил занять Его разговором. Но что сказать?

"Где Вы были ранены?" — отрывисто спросил он.

Я объяснил обстановку боя и показал, по его просьбе, на карте.

"А сколько Вы сами убили австрийцев?" — прервал он меня.

Я смутился. Пришлось признаться, что ни одного австрийца я не убил.

Наследник прошел в другую палату, через четверть часа снова вернулся и сел на трубу парового отопления.

Это Ему запрещалось, но Сестры стеснялись надоедать Ему. При входе Матери Он подошел к Ней и все остальное время просидел рядом с Ней. Он был в матроске.

Лучше всего удалась известная фотография, где Он сидит в кресле, повернувшись лицом к аппарату, сложив руки на коленях. Мы несколько раз просили Его подпись, и Он всегда охотно подписывал Свои фотографии, тщательно при этом копируя росчерк Матери и длинную перекладину на букве "А".

Вырубова всегда приезжала на автомобиле с Высочайшими Особами. В палаты она заходила одна, когда никого из Них не было. Каждого подробно обо всем расспрашивала. Очень смешила нас всякими пустяками. Всегда в прекрасном настроении. Ее добродушие и сердечность как-то вызывали на просьбы. И с какими только просьбами к ней не обращались!.. Сколько вспомоществований, стипендий, пенсий было получено благодаря ей. Она ничего не забывала, все выслушивала и через несколько дней радостно сообщала всегда благополучные результаты. От благодарности отказывалась.

— Я тут ни причем. Благодарите Ее Величество."

Хорошо сказать "ни причем". А кто бы решился обратиться непосредственно?

В одежде Вырубова была слегка неряшливой. Одевалась безвкусно. Без косынки казалась старше. Я заметил у нее стоптанные искривленные каблуки.

Были просьбы весьма интимного свойства. Один пожилой капитан имел внебрачную дочь. Теперь из-за ранения он не мог больше содержать ребенка. Последнему была устроена пенсия и полная стипендия в учебном заведении.

Я встретил его на юге в 1920 году.

— Мы с Вами были в одном лазарете в 1914 году. — Возможно, не помню, — сказал он и заговорил о другом. А пробыли мы с ним в постоянном общении целый месяц тогда.

Несколько раз меня навещала Екатерина Адольфовна Шнейдер. "Трина" звали ее при Дворе. "Тетя Катя" привык слышать я у своих. Пожилая (ей было под семьдесят), она казалась моложе своих лет. Стянутая, сухая, этикетная, она производила впечатление бесцветной и безличной. Я много раз встречал ее в семье ее двоюродных сестер, рожденных Ламберт. Она сама никогда не говорила о