Мария фон Турн-унд-Таксис - Два лика Рильке

Однако, приехав в Париж, я не успела ничего распутать, ибо хотя я и застала моего Serafico, уверявшего, что он страстно меня ждал, но сама получила там несколько писем, требовавших безотлагательного моего отъезда в Вену. Мы были в отчаянии, однако я постаралась обернуть ситуацию к лучшему. Мне нужно было немедленно уезжать, однако автомобиль я оставила Рильке, чтобы не разочаровывать его и чтобы он мог совершить путешествие в Дуино через Прованс и Северную Италию и тем самым увидеть нашу мечту осуществленной. Она доставила ему много радости – эта поездка длиною в несколько летних дней, с нашим бравым шофером Пьеро, словно улитка двигавшимся вперед. Так что утомительным это не было, и без всяких происшествий Рильке прибыл в Дуино, где находился мой старший сын. Да и я уже тоже была там.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Начальные строки десятой Дуинской элегии Рильке. (Здесь и далее примечания – переводчика).

Роман, самое крупное прозаическое сочинение поэта.

Почерк Рильке необыкновенно похож на почерк Лу Андреас-Саломе, о чем подробнее в нашем послесловии.

Знаменитый замок.

Скала Данте ( ит.).

Речь идет, вероятно, о Пагано Первом из рода делла Торре (фон Турн), исполнявшем обязанности аквилейского патриарха в 1319–1332 годах и умершем в 1341 году.

Любопытно сравнить восприятие внешности поэта княгиней с первым впечатлением от Рильке Рудольфа Касснера, случившимся несколько месяцев спустя: «Вошел хрупкий человек, по-мальчишески узкий в плечах, слегка устремленный вперед, ступавший быстрыми, легкими шагами. Тихий, чистый взор его глаз голубейшей голубизной своей сразу взял меня в плен и прочно удерживал до тех пор, покуда мне не бросился в глаза большой, бесформенный, вялый, словно поношенный рот с двумя длинными ленточками усов, опускавшихся от его уголков. <���…> Но из этого рта, пройдя сквозь эти губы, явился богатый, сочный, звучный голос, не имеющий в себе ничего мальчишеского или незрелого. Всё его существо излучало чистосердечие без малейших следов кокетства, суетности или смущенности…» И далее: «… Мне тогда бросилось в глаза также, что он никогда не давал воли телу, чувствам, “изломам”…»

Венецианский полководец и адмирал (1334–1418).

Ибо слово всегда подвержено давлению, если предмет превосходит говоримое (Франсуа Первый в своем сонете к Лауре де Сад) (фр.) .

Marktflecken – букв.: торговое село ( нем.) .

Церковь в Венеции, построенная в 1492 году в честь Девы Марии, где Рильке часто бывал; он упоминает о ней в первой Дуинской элегии.

Речной катерок, лагунный трамвайчик ( ит.).

Портиков ( ит.) .

«Призрак Розы» ( фр.) .

Серафический доктор ( лат .), латино-католическое поименование уровня святости, почетный титул святого Бонавентуры и Фомы Аквинского (13 век); эпитет, синонимичный другому: doctor angelicus – ангелический доктор.

Ср. с рассказом Касснера, где он сравнивает, как читали свои стихи Гуго фон Гофмансталь, Стефан Георге и Рильке: «Гофмансталь читал прекрасно, читал выразительно до жеманства, Георге бормотал перед собой стихи сухими губами словно пастор священный текст, сакральную формулу. Тем самым всё актерское, всё обольщающее заявляло о себе как неблагое, чуждое, принадлежное злополучному и одновременно пошлому миру. Опасность исходит здесь из скуки либо заключается в том, что ложное становится скучным. Когда же Рильке выстреливал стихотворение из своего рта, открывавшегося словно отверстие тубы, – это было истинное извержение, самоосвобождение от чего-то, похожее на выплескивание, – он передавал процесс вдохновения, наития. Он транслировал его, изливал, выдувал то, что шло сквозь него, будучи в него влито. Так читал он нам двоим, княгине и мне, весной 1912 года в Дуино две первые Дуинские элегии. Я никогда не слышал стихов, произносимых более истинно. Бесформенность рта становилась в это время формой, полной осмысленности, разверстостью именно тубы, личности ради чистого голоса. Не нужно, чтобы поэт произносил свои стихи как священник или жрец, ибо он не жрец. Что поэт – жрец, такое говорилось в девятнадцатом веке ради красного словца, ради того, чтобы сказать что-то необычное, поражающее воображение, что-то, во что никто не обязан был верить. А в нашей сегодняшней бедственности нам дозволяется, мы, собственно, принуждены к этому, – вещи, которые должны пребывать разделенными, оставлять отделенными и давать фору лишь тому, что ладит с целым. А иначе как могли бы мы настаивать на порядке, на ранге!..»