Евгений Поляков - И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 3. Ученики и последователи Павлова

В то время приезд научного работника из Швейцарии был не совсем обычным явлением, и после моего ухода из лаборатории, как потом мне об этом рассказывал В. В. Строганов, Иван Петрович продолжал разговор со своими сотрудниками о Монакове, делился впечатлениями о Швейцарии и т. д.

С тех пор начался мой контакт с Иваном Петровичем и его сотрудниками, закончившийся в дальнейшем, после создания Физиологического института, приглашением заведовать гистологической лабораторией руководимого им Института. Этот контакт объяснялся потребностью павловских лабораторий в морфологическом контроле ряда работ, в подтверждении и анатомическом объяснении ряда полученных данных. При этом интересы Павлова и его сотрудников шли в трех направлениях: изучения корковых экстирпаций у животных, психических заболеваний у человека и экстра-кортикальных поражений у животных. Что касается случаев корковых экстирпаций у собак, то первоначальный мозговой материал, требовавший гистологического исследования, был такой давности (мозги оперированных животных в течение десятков лет хранились в формалине), что пришлось отказаться от его исследования. Однако в дальнейшем мы получили от сотрудников Павлова (Г. П. Зеленого, И. С. Розенталя, Э. А. Асратяна и др.) свежий материал, который изучался мною или моими сотрудниками (Р. М. Майман, А. Е. Пригонниковым, И. Ю. Зеликиным) и послужил также объектом совместных работ, вышедших из лаборатории Ивана Петровича и Отдела морфологии Института мозга им. В. М. Бехтерева.

Что же касается гистопатологических изменений при психозах, то наши данные об изменениях мозга при Dementia praecox catatonica были продемонстрированы и доложены Павлову на специальном заседании психиатрической клиники ВИЭМ 2 ноября 1932 года; они послужили также предметом совместной работы сотрудников Ивана Петровича и Отдела морфологии Института мозга.

Некоторые из полученных нами данных по вопросу об экстракортикальных поражениях вызвали большой интерес Ивана Петровича и после того, как были доложены ему мною, сообщались на павловских «средах», на которых и подвергались обсуждению. Таковы, например, полученные нами данные при изучении мозгов собак после перерезки зрительных путей, о которых Павлов сообщал 31 октября 1934 года.

Встречи с Павловым и с коллективом его сотрудников, обсуждение с ним некоторых вопросов морфологии мозга, связанных с физиологическими исследованиями, оставили большое впечатление и дали мне возможность ознакомиться с творческими особенностями Павлова.

Первое, что я хотел бы отметить, это то, что самым убедительным языком для Павлова был язык фактов; он никогда не доверял одним суждениям, предположениям, выводам без подтверждения их фактами. Поэтому самым красноречивым для него был показ препаратов и микрофотограмм; он верил тому, что видел собственными глазами. В основе его воззрений, его научных теорий всегда лежало обширное количество многократно проверенных фактов. В основе его высказываний, его научных концепций, всегда в какой-то мере лежал его личный опыт. Вместе с тем, относясь с наибольшим уважением к фактическому материалу, он был и глубоко мыслящим естествоиспытателем и был свободен от ограниченности эмпиризма. Его наблюдения опирались на точные факты и всегда вырастали в глубокие обобщения, смелые заключения, открывавшие необычайные перспективы. Дело в том, что отдельные частные факты он всегда связывал с основными закономерностями, с более общими законами природы, теоретически осмысливал их с точки зрения передовых естественнонаучных идей. Отсюда проистекало то, что он видел дальше и глубже, чем другие естествоиспытатели. Отсюда возникали его казавшиеся порой смелыми умозаключения. Павлов выделялся ясностью, строгой последовательностью и глубиной теоретического рассмотрения явлений. Приведу как пример его высказывания на «среде» 31 октября 1934 года после имевшей место за день до того детальной беседы со мной: «Вчера в лабораторию приходил гистолог мозга из Института им. Бехтерева Л. Я. Пинес. Ему И. С. [Розенталь] дал для гистологического анализа мозги собак, которых он оперировал. Получены интересные факты. Я остановлюсь на одном факте, который имеет, очевидно, физиологическое значение и который нужно постоянно иметь в голове, когда мы говорим о деятельности коры. Это собака «Ночка», у которой были перерезаны оптикусы и которая жила после этого в лаборатории год четыре месяца… При гистологическом анализе мозга оказалась в высшей степени странная вещь, что у собаки в низшей инстанции, в соответствующей части corpora geniculata оказалось отчетливое разрушение как результат атрофии, в силу полуторагодичной недеятельности соответствующих рецепторов, между тем как в затылочных долях больших полушарий, т. е. в центральной высшей инстанции, никаких отклонений не обнаружилось. Это чрезвычайно интересный и на первых порах сложный факт, но его, однако, можно понять так, что в коре этот центр, пусть он не получал раздражения через оба рецептора, но он мог ассоциационно раздражаться сколько угодно, следовательно, его рабочее состояние поддерживалось. Этого не было в низшей инстанции. Думаю, что это единственное объяснение, никакого другого не придумаешь.