Ирина Зорина - Распеленать память

– Да, Александр Антонович.

– А фамилия его Паукс?

– Никакой не Паукс, а Паýк, – сказал юноша, сделав ударение на втором слоге.

Молодой человек, которого звали Юра и который был действительно племянником Шуры, еще не знал, что в паспортном столе милиции написание их фамилии упростили: отбросили ненужное русским «с» и сделали их «Пауками».

– Ну хорошо, а где папа?

– На работе. Он машинист и сейчас на поезде едет во Владивосток.

– А мама у тебя есть?

– Ну конечно есть. Да что вы хотите?

– Вы, молодой человек, не бойтесь!

– Еще чего! Я вообще ничего не боюсь!

– Да нет, я понимаю, но дело в том, что ваш папа – мой родной брат. А меня тоже зовут Александра. И я живу в Латвии, только вы, наверное, об этом ничего не знаете, потому что я уехала из этой квартиры, когда вас еще на свете не было. А можно мне поговорить с вашей мамой?

– Но мама тоже на работе.

– Тоже едет в поезде?

– Зачем! Мама работает в детском саду, в нашем доме, там и моя маленькая сестренка.

– Ну так пойдем к маме!

Лидия Васильевна, жена Александра Антоновича, действительно была в детском саду, где воевала с тридцатью ребятишками. Как только Шура увидела ее, не удержалась, расплакалась. Лида, как могла, попыталась успокоить Шуру, повела ее в дом.

…И тут начались воспоминания. Шура сбивчиво рассказывала, как уезжали они из Петрограда, как вначале мыкались в Латгалии. Очень жалела, что так и не увидела своего брата Сашеньку. Лида обещала ей написать, а может, и приехать. Хотя уверенности ни у той ни у другой не было.

Мама моя, узнав от своего любимого брата адрес Шуры, написала ей письмо. Папа уже не возражал. А через год-два помог ей выехать в Прибалтику и просил своего друга Ивана Баскакова отвезти ее в поселок Калнциемс, где жила с мужем ее родная сестра Шура.

Александра Паукс, по мужу Озолс, работала художницей на Калнциемском комбинате строительных материалов, писала нужные лозунги и вообще все, что начальство просило написать и нарисовать. Александра была очень неплохой художницей-самоучкой. Нам с братом после смерти мамы остались ее замечательные пейзажи (писала маслом). А муж ее Эдуард Озолс служил инженером на том же комбинате. Уже потом я узнала, что он был сыном хозяина кирпичной фабрики в Калнциемсе при Ульманисе. При советской власти этот заводик был национализирован. Его хозяину хватило ума тихо уйти в сторону, но сына он пристроил на работу. Семье Озолс оставили небольшой домик на реке Лиелупе, недалеко от бывшей фабрики, на месте которой разросся Калнциемский строительный комбинат.

Вот в этот домик на реке Лиелупе в Калнциемсе и зачастила моя мама к своей сестре. Помню, что до меня иногда, уже в пересказе мамы, доносились отголоски бесконечных споров сестер: мама по-прежнему ненавидела «буржуев», не любила и «бездельника» Эдика, только и сидевшего с удочками на реке, хотя сама, по просьбе Шуры, привозила ему эти удочки. А тетя Шура, хотя и старалась не говорить с мамой «о политике», не могла удержаться и время от времени поругивала советскую власть, что мама еще терпела. Но когда ее гнев обрушивался на Ленина, этого мама вынести не могла. Сестры ссорились, разъезжались. Но на следующее лето мама снова отправлялась в Латвию.

Так, почти через тридцать лет, встретились две половинки нашей латгальской семьи: той, что осталась в Латвии, и другой, осколки которой сохранились в блокадном Ленинграде и нашей (Зориных), что жили в Москве.

Меня в те годы моя латышская родня как-то не интересовала. Интереса к истории Латвии не было, хотя я и историк по образованию. Не сумела узнать – пока все еще были живы, – откуда родом мои дед и бабка, как живут мои латгальские тетушки и двоюродные сестры. Интерес возник позднее и связан был уже с московскими нашими делами. До настоящей встречи моей с родными в Латвии прошло еще много времени.

Осенью 1969 года мы втроем – я, мой муж Юрий Карякин и поэт Наум Коржавин – совершили десант в Ригу с тайной надеждой заработать какие-нибудь деньжата, жили почти впроголодь. Карякина вышибли из партии, не печатали, едва не уволили из Института рабочего движения, где он числился на ничтожной ставке младшего научного. Эмка скитался по Москве бездомный и ждал свою любимую Любаню из Молдавии. И вдруг какие-то либерально мыслящие рижские интеллектуалы пообещали устроить поэту Коржавину и публицисту Карякину встречи в литературных кафе.

У Коржавина к тому времени вышла книжка стихов «Годы», а до этого его стихи были опубликованы в знаменитых «Тарусских страницах». Впрочем, в списках по Москве, Ленинграду вообще ходило немало его стихов. Коржавина знали и любили. Да еще в 1967 году в Театре им. Станиславского поставили его пьесу «Однажды в двадцатом». Успех был ошеломляющим. Ну а когда Алов и Наумов сняли Эмку в своем фильме «Бег», пусть и в мизерной эпизодической роли, тот решил, что пришла пора отправляться на гастроли. Честь выпала городу Риге.