Алекс Шу - Записки партизана сцены. Ал кого лик, или Красна чья рожа

Нас встретил завмонт, невысокий щуплый мужичок лет сорока. Черноглазый брюнет в чёрном байкерском кожаном жилете и чоперах. Жилет и чоперы, это то, что я запомнил. Естественно, на нём были джинсы и майка, тоже чёрные. И чёрные кожные перчатки без пальцев. И чёрные носки, возможно.

Вообще, как я узнал позже, технический персонал театров во время спектакля ходит в чёрной униформе, чтобы не бросаться в глаза зрителю. На уровне символизмов можно сравнить это с интроекцией, своеобразным растворением в “свете звёзд”.

Нарисовался странный образ: чёрная униформа роднит её адептов с монахами-чернецами, бегущими от жизни и самих себя в монастыри, с той лишь разницей, что “партизаны сцены” находят приют в “храмах” искусства. Для некоторых это билет в один конец. Величайшим достижением для них является возможность, перед тем как уехать на кладбище вперёд ногами, полежать в гробу на сцене, под скорбные аплодисменты себе подобных.

Вернусь к завмонту. Звали этого персонажа Андрей Киевский.

В день нашей встречи он был трезв и слегка печален. Это был, чуть ли не единственный раз, когда я видел его таким.

Разговор прошёл легко и непринуждённо. Без лишних вопросов и ненужных тирад, всё чётко, по делу. Меня приняли на испытательный срок на должность монтировщика декораций. Театр уезжал на гастроли, и на работу можно было выйти после его возвращения, через пару недель.

Завершив деловую часть встречи, мы перешли к неформальной – продолжили “марокканскую историю”. Не имея привычки и соответствующей стойкости к курению нишиша, я был расплющен как камбала. В каком направлении испарились Башка и Коля неизвестно, идти куда-либо я был не в состоянии. Оставалось, сидя в курилке, у входа на сцену, наблюдать за событиями и собственными реакциями на них.

Периодически появлялись актёры, выбегавшие между номерами покурить именно в эту курилку. Пара из них появлялась чаще остальных, и оба они были похожи на пидоров.

Как выяснилось позже, чутьё меня не подвело.

Я с ужасом думал о предстоящей работе и рисках нахождения в заднеприводной среде. Пидорасы казались такими огромными, а я был таким маленьким. Единственное, что меня успокаивало и придавало некую уверенность – это молоток. Молоток – это главное оружие монтировщика. Голова, руки и ноги вторичны по отношению к этому инструменту.

«Если мне выдадут молоток, то любой дырявый паяц будет отрихтован при первой же попытке нападения» – успокаивал я себя.

Ответственно заявляю – так мог рассуждать только человек, абсонахренлютно ничего не понимающий в театральном искусстве. Аминь.

Актрисы тоже появлялись. Они были такими интересными – загримированные развратные бестии, ищущие любую свободную пару глаз, в которых можно отразиться и убедиться в собственной притягательности.

Бляяять… Я был неподвижен и мудр как старый прибрежный камень, омываемый волной прибоя на побережье Марокко.

Такое странное вхождение в театральный мир: увидеть всё через призму гиперреализма. Не раскрасить опостылевшее повседневное существование новыми красками, а усилить то, что ещё неизведано, до определённого, в некотором смысле, критического уровня.

Первое впечатление о болоте, прикидывающемся безбрежным океаном.

А может, это я отравил своей меланхолией чистейшее озеро, населённое диковинными персонажами?

Башка появился из ниоткуда, как чёрт из женской бани, лоснящийся и довольный. Я, как смог, объяснил, что пора бы уводить меня “отсюдова”, пока я окончательно не окаменел. Напрасно.

В итоге, через какое-то время, ближе к концу спектакля, мы оттуда свалили. Меня уже подотпустило, и яркость впечатлений таяла как ускользающие обрывки сна.

Постояв недолго у метро, мы разъехались по домам. Не помню, почему именно, но в тот вечер я поехал ночевать к своей старшей сестре. Войдя в квартиру, я первым делом отправился на кухню, к холодильнику. Перебрав все возможные и допустимые варианты блюд, решил остановиться на каше. Сидя за столом и с диким удовольствием уничтожая кастрюлю рисовой каши, я никак не мог понять, почему так пристально и в тоже время тоскливо на меня смотрит Арчибальд, огромный доберман моей сестры. Ну, смотрит и смотрит. Доел, привёл себя в порядок и тихонько лёг спать.

Утром меня разбудили гневные женские крики. Кричала сестра. Оказывается, накануне я уничтожил запас собачьей еды, Арчибальдовский гарнир к его любимой требухе. Каких-либо вменяемых аргументов в пользу моего выбора не нашлось. Сошлись на моём идиотизме и заботе о родственниках, типа «совесть не позволяет объедать семью с двумя мелкими детьми».