Плутарх - Жизнеописания

Вместе с деньгами исчезли в Спарте, конечно, и всякие тяжбы. Ни корысти, ни бедности там не стало больше места, вместо них явилось равное распределение достатка, простота же жизни имела своим следствием беззаботность. Танцы, пиры, обеды, охота, гимнастика, разговоры в Народных собраниях поглощали все их время, когда они не были в походе.

XXV. КОМУ НЕ было еще тридцати лет, те вовсе не ходили на рынок. Вместо них провизию закупали их родственники и ближайшие друзья. С другой стороны, и старшим было бы стыдно, если б они занимались исключительно этим делом, – большую часть дня им следовало проводить в гимнасиях и «лесхах». Здесь они сбирались для мирной беседы друг с другом. Ни о денежных, ни о торговых делах там никогда не шло речи – главным предметом их разговора была похвала хорошему поступку и порицание – дурному; но и это было облечено в шутливую, веселую форму и, не оскорбляя никого, служило к исправлению других и наставляло их. И сам Ликург не был воплощенною суровостью, напротив, если верить Сосибию, он посвятил известную статуэтку богу Смеха – он желал, чтобы во время обеда и подобного рода времяпрепровождения допускались шутки, как приправа к трудам и скудной пище. Вообще он приучал сограждан не желать и не уметь жить отдельно от других, напротив, они должны были, как пчелы, жить всегда вместе, собираться вокруг своего главы и вполне принадлежать отечеству, совершенно забывая о себе в минуты восторга и любви к славе. Такие мысли видны и в некоторых изречениях спартанцев.

Педарит не был избран в число трехсот человек царского конвоя, но пошел домой с сияющим лицом: он радовался, что «нашлось триста граждан лучше его…». Полистратид был отправлен вместе с другими в звании посла к полководцам царя персидского. Когда его товарищей спросили, явились ли они лично от себя или их прислало государство, он ответил: «Если наше поручение будет удачно – от имени государства, нет – по частному делу». Когда несколько участвовавших в сражении амфипольцев приехали в Спарту и посетили Аргилеониду, мать Брасида, она спросила их, пал ли Брасид смертью храбрых, достойною Спарты? Они стали осыпать героя похвалами и сказали, что в Спарте нет ему подобного. «Друзья мои, – сказала она, – не говорите этого: Брасид был мужествен, храбр; но в Спарте есть много людей лучше его…»

XXVI. ЧЛЕНАМИ герусии Ликург, как мы сказали выше, назначил сперва тех, кто принимал участие в его предприятии. Позже он сделал распоряжение, чтобы в случае смерти одного из них на его место избирался какой-либо из уважаемых граждан более шестидесяти лет от роду. В этом случае начиналось величайшее состязание в мире, состязание, где каждый бился до последних сил. Дело шло не о том, чтобы быть объявленным самым быстрым на бегу из быстрых, самым сильным из сильных, а лучшим и умнейшим между лучшими и умнейшими людьми. За свое нравственное превосходство победитель получал пожизненно в награду высшую, если можно так выразиться, власть в государстве, делался господином над жизнью и смертью, честью и бесчестьем, короче, надо всем, что стояло на первом плане. Выборы происходили следующим образом. Когда народ успевал собраться, выборные запирались в одной комнате соседнего дома, где не могли никого видеть, так же, как никому нельзя было видеть их. До них могли доноситься только крики собравшегося народа: как в этом случае, так и в других он решал избрание криком. Избираемые выходили не все сразу, но поодиночке, по жребию и шли молча через все собрание. У тех, кто сидел, запершись в комнате, были в руках дощечки для письма, на которых они отмечали только силу крика, не зная, к кому он относится. Они должны были записать лишь, как сильно кричали тому, кого выводили первым, вторым, третьим и т. д. Того, кому кричали чаще и сильнее, объявляли избранным. С венком на голове он шел в храм в толпе не только не завидовавшей ему и прославлявшей его молодежи, но и среди множества женщин, которые хвалили его в песнях и называли жизнь его счастливой. Каждый из родственников приглашал его к обеду, говоря, что это – почетное угощение ему от имени города.

Затем он шел в сисситии, где ничто не нарушало своего обычного порядка. Единственное отступление состояло в том, что ему выдавалась вторая доля, которую он брал и прятал. Когда обед кончался, он подзывал к себе любимую свою родственницу, стоявшую у дверей столовой, и отдавал ей свою порцию, говоря при этом, что дает ей то, что сам получил в награду, причем женщину, которой было оказано такого рода отличие, друзья провожали домой.