Владимир Фромер - Реальность мифов

Рабин пошел к Шамиру, а Рабину обычно не отказывали, если он чего-нибудь просил. Рабин вообще крайне редко выступал в роли просителя. И Шамир уступил. Вейцман сохранил министерский портфель. Впрочем, вскоре он и вовсе отошел от политической деятельности.

— Спасибо, Ицхак, — сказал он Рабину. — Я вижу, что ты научился наконец не руководствоваться эмоциями в своих поступках.

28 августа 1983 года рабочий день в канцелярии Бегина начался, как обычно, ровно в восемь. Еще рано, но мостовые уже дышат зноем, и все уже на своих местах. Педантичный премьер-министр не выносит расхлябанности. Ровно в восемь у ворот застывает правительственный автомобиль. Телохранитель распахивает дверцу, и премьер-министр, поздоровавшись с охранником у входа, идет в свой кабинет, тяжело прихрамывая. Секретарь Бегина Ехиэль Кадишай уже ждет босса, просматривая бумаги.

— Добрый день, — говорит он с улыбкой.

Бегин хмуро кивает и садится в кресло, осторожно вытягивая больную ногу.

— Сегодня у нас на повестке дня… — начинает Кадишай, но Бегин жестом прерывает его.

— Ехиэль, — говорит он хриплым голосом, и Кадишай застывает, как охотничий пес, почуявший дичь, — я больше не могу… Сегодня я намерен довести это до всеобщего сведения.

Кадишай, сдерживая слезы, смотрит на премьер-министра. Сказанное им не явилось для него неожиданностью. Вот уже несколько месяцев Кадишай знает, как тяжело дается Бегину каждый прожитый день. На его глазах тает это тощее тело. И Кадишай молчит.

Молчит и Бегин. Впавшие щеки еще больше обострили черты его лица, а желтая кожа, изборожденная морщинами, напоминает пергамент с надписями на непонятном языке. Кадишай и не пытается отговаривать премьер-министра. Он понимает, что это бесполезно.

Заседание кабинета назначено на девять, и директор канцелярии премьер-министра Мати Шмилевич спешит в зал. Бегин не любит опозданий. В коридоре он сталкивается с Кадишаем. «Это будет еще один длинный и нудный экономический марафон», — говорит Шмилевич.

Кадишай грустно улыбается: «Нет, Мати, заседание будет коротким».

В зале уже собрались все министры. Бегин сидит на своем месте, поджав губы, сурово поблескивая стеклами очков. Еще угрюмее стало его лицо, он как бы совсем ушел в себя, но никто из министров не догадывается, что творится в его душе. Бегин терпеливо ждет, пока будет исчерпана повестка дня.

Значит, так: вывод израильских войск из Ливана задерживается из-за разногласий между министром обороны Моше Аренсом и его предшественником Ариэлем Шароном. Министры высказывают свои соображения по этому поводу. Министр иностранных дел докладывает о визите президента Либерии и о последних новостях из Вашингтона. Остается обсудить экономические проблемы.

Но тут Бегин нарушает молчание.

— Господа, — говорит он и поднимается. — Позвольте мне сделать личное заявление.

Голос Бегина спокоен, но министры шестым чувством понимают, что сейчас произойдет нечто ужасное, может быть, непоправимое.

Бегин продолжает:

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы меня поняли и простили. Коллеги и друзья, я специально пришел сегодня сюда, чтобы сообщить вам о своем решении уйти из политической жизни.

Сдавленный стон пронесся по залу, и Бегин, предупреждая спонтанный взрыв протеста, возвышает голос:

— Друзья мои, поймите меня. Я больше не в силах нести это бремя.

Начинается столпотворение. Члены кабинета окружают Бегина. Они просят, требуют, умоляют, предупреждают. Давид Леви петушком наскакивает на Бегина, ловит его за руку.

— Господин премьер-министр, — кричит он, — пройдись по городам и поселениям. Загляни даже в социалистические кибуцы. Всюду любят тебя. Не оставляй нас. Тебя чтит весь Израиль. Ты его надежда.

Ицхака Шамира душат слезы. В его прерывающемся голосе чувствуется подлинное отчаяние.

— Господин премьер-министр, — говорит он, — здесь собрались люди, готовые жизнь отдать за тебя. Они шли за тобой в огонь и в воду. Это с ними ты прошел долгий, славный и трудный путь. Окажись от своего намерения ради них…

Но Бегин непреклонен. Эпоха, продолжавшаяся сорок лет, кончилась.

Сорок лет Бегин был доминирующей личностью — сначала в подполье, потом в своей партии, в государстве, в кнессете, в правительстве. Он обладал непререкаемым авторитетом. В своем движении он был первым и единственным. Бен-Гуриону и не снилось такое преклонение в Рабочей партии, каким Бегин пользовался в Херуте. Ни Бен-Гурион, ни Бегин не позаботились о наследниках. Но если у Бен-Гуриона были соратники, то Бегин был обречен на одинокое стояние. И от крупности. И потому, что индивидуальные качества вождя сказывались на окружении.