Кто спал и кто не спал, всех алым залило.
Волнами женских кос колодец заплело.
Ресницы сожжены, губ обгорелых бред…
«Отец», — взывает сын. «Мой первенец», — в ответ.
Кружит меня, отец, кружит, но нет, не в танце.
Иссох я, как песок. Дай мне к тебе прижаться
В час бедствия, отец. Хоть обними в ночи,
Хоть каплею воды мне губы омочи.
Сынок, здесь только кровь, все кровь, а не вода,
Затем, что прежде кровь лилась здесь, как вода.
В колодце тьма стоит, красны глаза у стад,
Ведь кровь когда лилась, не содрогался град.
Я жаждой истомлен, отец, а кровь не пьют…
Над городом горит, сынок, звезда приблуд.
И пламя вод ее, отец, ползет к нам, как расплав.
Слепая кровь ее, сынок, бушует, нас объяв.
Перевод с иврита Геннадия Беззубова
КРОВЬ
Столица, твой подол задрал бесстыжий свет.
Чужой звезды огонь простёр кровавый след
И выжег ночь до дна колодцев и озёр.
И вся краса видна, и нищеты позор.
Рассыпанных волос летит густая медь.
И нету больше слёз, и впору онеметь.
И самый жалкий грош… И девичья коса…
И огненная дрожь… И алая роса.
Колодец в небеса стремит багровый зной,
и стук ведра сухой по тишине ночной.
Проснулся или спишь — для всех один конец.
«Отец», — заплакал сын. «Да», — прошептал отец.
— Отец, я весь дрожу… я умираю… пить…
Прошу тебя, отец, не дай мне умереть.
Спаси меня, отец… Ну сделай что-нибудь…
Хоть капельку воды в колодце раздобудь.
— Сыночек, только кровь… В колодцах нет воды.
Здесь проливали кровь, не видя в том беды.
Здесь кровь лилась рекой, но люди никогда
Не думали о том, что кончится вода.
— Отец, я весь горю… хоть капельку воды…
— Мой сын, столица вся в крови чужой звезды…
— Отец, но ей нельзя наполнить наш кувшин…
— Но пламя этих волн обнимет нас, мой сын…
Перевод с иврита Игоря Бяльского
Поэзия хоть в принципе и непереводима, но воссоздаваема. Лучшим переводчикам, к счастью не так уж редко, удается все же, после всех мыслимых вивисекций, сохранить в новой ипостаси стиха дух оригинала.
Художник Александр Окунь как-то сказал: «Я могу скопировать картину любого мастера, но только не Рембрандта, ибо не понимаю, как он получал свой цветовой эффект…»
Переводить гениев, не поняв, как они получают свои «цветовые эффекты», — гиблое занятие.
У Николая Тихонова есть баллада о Давиде — привилегированном живописце французской революции и наполеоновской империи. Кисть Давида запечатлела убийство Марата — там, где оно произошло, — в ванной. На полотне видна рука убийцы — Шарлоты Корде. В балладе Тихонова поклонник художника его спрашивает: «Но, гражданин Давид, к чему рука убийцы патриота?»
Давид отвечает:
Шарлота неразумное дитя,
И след ее с картины мною изгнан.
Но так хорош цвет кисти до локтя
Темно-вишневой густотой обрызган…
Без сохранения — любыми средствами, любым способом — «темно-вишневой густоты» оригинала даже самый техничный перевод будет походить на гальванизированного покойника.
Не случайно лучшие переводчики — это лучшие поэты.
В сборнике же Альтермана, изданном «Библиотекой Алия», удач до обидного мало. Но все же они есть. Одна из них — перевод стихотворения «Рассвет после бури», сделанный талантливой израильской поэтессой Леей Гольдберг. Достаточно привести строфу из него, чтобы стало ясно: это работа мастера.
…Но пахнет улица
Еще дождем,
И памятник, сияя
Мокрыми глазами,
С моста глядится в водоем…
«Памятник, сияя мокрыми глазами» — это уж точно бабочка…
* * *
Творческое наследие поэта огромно. Вышедшие в свет пятнадцать солидных томов включают большую часть написанного, хотя далеко не все. Правда, поэзия Альтермана теперь представлена полно. Кроме всех сборников — от первого «Звезды на улице» до последнего «Голубиный город», — в собрание вошло множество стихов из периодики и архива поэта. Просто поражаешься этой титанической работоспособности.
Фундаментальная биография Натана Альтермана, начатая его другом детства Менахемом Дорманом и завершенная Дворой Гилулой, дает ответы на многие вопросы.
Альтерман рано понял, что без сохранения внутренней цельности ему не выполнить своего предназначения. Требуется для этого еще и полная самоотдача профессиональному целеустремленному труду. Нужна особая энергия, мужество особой закалки, чтобы оградить свою самобытность и сберечь внутренний жар, без которого никогда не добиться волшебного свечения слов.
Читать дальше