Ольга Елисеева - Дашкова

Казалось, с зорей новой эпохи должна была воспрянуть и Дашкова. Но она прожила свой век, болезни не позволяли с прежней энергией браться за дело. К тому же не все происходящее вокруг нравилось княгине: «Петербург сильно изменился со времен императрицы. В нем были либо якобинцы, либо капралы». Однажды в доме Александра Романовича горячо заспорили о временах Екатерины II, царицу обвиняли во всех смертных грехах. «Это вызвало во мне чувство, которое я не хочу и, пожалуй, теперь не сумею описать, – вспоминала княгиня. – Моя речь, сказанная против этих нареканий, дышала искренностью и горячностью». По словам княгини, критики «не умели отличить злоупотреблений, которые князь Потемкин допустил в военном деле и недобросовестности или невежества исполнителей, от чистоты и глубины намерений императрицы» {1050}.

Стоит ли верить в искренность княгини? А почему нет? Колкие замечания по адресу императрицы не отменяли главного. Пороча покойную государыню, порочили дело жизни Дашковой – переворот 1762 г. Порочили ее самою. Если Екатерина Романовна и не произносила в действительности речи за столом у брата, то мемуары были для нее полем реализации упущенных возможностей.

В начале XIX в., пожалуй, впервые в русской истории интеллектуальные круги общества столкнулись с проблемой личной памяти о прошлом и ее неоднозначной интерпретации. Люди перестали мыслить одинаково. А за устное высказывание «своей правды» уже не карали свыше. Обстановка была много свободнее, чем позволяли старые законы – теперь почти не применявшиеся. А контраст с царствованием Павла I столь разителен, что и малое послабление казалось «вольностью».

Для княгини изменение настроений в обществе стало особенно важным. Покойный государь посягал на ее память, старался заставить думать, будто славные страницы биографии были позорными. А свою память и свою интерпретацию событий Дашкова хотела передать потомкам. Но ее голова хранила такие картины жизни императорской семьи, какие не понравились бы ни одному государю, будь он хоть либерал, хоть консерватор, хоть ангел во плоти, хоть строгий блюститель присяги.

То, что знала Дашкова, не могло быть издано в России. Во всяком случае без купюр. А чтение мемуаров убеждает: они целиком огромная купюра. Поэтому, смеем утверждать, княгиня с самого начала хотела издать воспоминания в Англии, о чем говорят и ее угрозы Потемкину.

В те времена мемуары часто ходили в списках. Их копировали для себя, от руки, и передавали для чтения тем, кому было интересно. Однако княгиня не рассчитывала на этот круг. В России, по горячим следам, нашлись бы лица, способные возразить и возмутиться вопиющими несообразностями, как сделал брат Дашковой – Семен Воронцов. «Записки» были адресованы читателю, заранее комплиментарно настроенному к Дашковой и отделенному от описываемых событий, если не временем, то общей неосведомленностью.

Для помощи в задуманной работе княгине потребовался бы человек образованный, литературно одаренный и принадлежащий британской культурной традиции. Она нашла таких помощников в лице Марты и Кэтрин Уилмот (Вильмот). Первая приехала к княгине в 1803 г. погостить и осталась в качестве компаньонки. Вторая навещала сестру.

С именами этих девушек связан один из самых спорных периодов в биографии княгини – время написания воспоминаний. Их роль как в частной жизни Екатерины Романовны, так и в работе над мемуарами крайне неоднозначна. Сама княгиня считала Марту добрым ангелом, посланным ей, чтобы скрасить одинокую старость. Компаньонка старалась поддерживать этот образ. В последнее время Марту все чаще называют хитрой вымогательницей, много получившей от богатой метрессы. Говорят, что если бы не многочисленные приживалки, в том числе и мисс Уилмот, княгиня имела шансы восстановить отношения с детьми. Что изданные в Англии записки – плод фальсификации.

На наш взгляд, для белого ангела Марта слишком много пеклась о собственных интересах. Для черного – слишком много сделала, увековечивая память «русской матери». На бумаге ею владели высокие чувства, но в реальности она действовала со сметкой и расчетом. А разве не такой была сама княгиня? Под старость судьба подарила Дашковой встречу с собственным отражением. Могла ли Екатерина Романовна устоять?

Корабль, на котором 28-летняя Марта прибыла в Петербург, назывался «Доброе намерение». Именно добрым намерением можно было объяснить и сам визит. Кузина старинной подруги Дашковой – Кэтрин Гамильтон – происходила из семьи портового служащего в Корке и была ирландкой протестантского вероисповедания. В первом же столичном доме, куда пришла мисс, у Полянских, ее ожидали страшные рассказы о скупости и чудачествах Дашковой. Но и сама гостья вызвала немалый интерес. Срок ее приезда – год или два – заставлял задумываться. Говорили, что девушка бежит от несчастной любви, или даже от смерти жениха. Марта уверяла, будто отправилась в путь, чтобы сменить обстановку родного дома, ставшую для нее тягостной после смерти брата Чарльза. Однако, как уже верно заметили исследователи, в письмах мисс Уилмот к родным она ни разу не упомянула о Чарльзе или вообще о терзающих ее печалях, о том, что под опекой доброй княгини постепенно проходит ее «равнодушие к окружающему миру».