Роман Добрый - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 2]

И понесли.

Когда я увидел Путилина с девушкой, у меня вырвался крик изумления.

— Да неужели?

— Как видишь. Некогда. Надо дать депеши.

Начальник станции обомлел.

— Давайте первую телеграмму: «М. — Когану. Дочь ваша отыскана. Приезжайте. „Ротомка“. Путилин».

— А теперь давайте вторую: «М. — Быстрицкому. Невеста ваша найдена. Приезжайте. „Ротомка“. Путилин».

— Как ты достиг этого, Иван Дмитриевич? — спрашивал я.

— Очень просто. Мне после двух визитов, Когана и Быстрицкого, стало ясно, что тут замешано третье лицо. Кто это третье лицо? Я сразу понял: фанатическое еврейство. Когда я переоделся евреем, я отправился в «Ротомку». Почему? Да ты разве не помнишь, доктор, что похищение было совершено на станции, первой от М.? А эта станция — «Ротомка». Я проник под видом глухонемого еврея в дом, где было много света, а остальное… об остальном я тебе рассказал.

Почти одновременно ворвались к нам Коган и Быстрицкий.

— Отдайте, согласитесь, — усовещивал Путилин Когана.

Рахиль плакала.

— Перст Иеговы… Берите ее! — махнул рукой Коган, обращаясь к Быстрицкому.

Мрачной, унылой громадой высится Н-ская больница. Прохожие с каким-то страхом и тоской поглядывают на нее, истово крестятся перед больничным образом. На лицах так и написано:

— Не приведи, Владычица, попасть сюда!

Русские простолюдины всегда недолюбливали больниц. Да и известная часть общества относится не с большой симпатией к сим почтенным учреждениям.

Но среди всех больниц Н-ская пользовалась особо печальной популярностью.

Говорили про постоянное переполнение ее; про грубость низшего служебного персонала; про то, что там к больным относятся, как к колодам.

«Как уж туда попадешь, — так шабаш, крышка! Не выскочишь оттуда, мертвецкой не минуешь!»

Хотя кое в чем эти слухи были преувеличены, но, в общем, здесь была большая доля истины.

Душно в больничных коридорах.

Тяжелый запах, особый, специфический больничный запах, состоящей из смеси йодоформа, карболки и всевозможных лекарств, залезает в рот, щекочет гортань.

Палаты, эти печальные комнаты, где плачет, стонет, охает, кричит людское физическое страдание, кажутся особенно страшными.

— Ой, умираю… помогите, — доносится чей-то испуганно страдальческий, слабый голос.

Фигура сиделки, в полосатом тиковом наряде, склоняется над умирающим или умирающей:

— Чего кричишь? Других беспокоите только.

— Доктора бы… Тяжко мне…

— Ишь ты, доктора! Доктор был уже, обходил палату.

— Ой, сестрица, помираю…

— Ну и помирай. Помереть и без доктора можешь. А только не кричи, других больных пугаешь.

С ужасом прислушиваются к этим словам соседи или соседки по койкам.

То обстоятельство, что тут вот, около них, рядом, страшная костлявая смерть веет своим крылом, наполняет их душу леденящим трепетом.

Они, ведь, тоже больные и кандидаты в Царствие Небесное. Скоро смерть подойдет и к их изголовью и заглянет в их истомленные глаза своими загадочными черными впадинами.

И когда ужас, предсмертная тоска властно охватят все их существо, им также грубо и невозмутимо крикнут:

«Умирай скорей, но не кричи! Чего кричишь?»

В полутьме, окутывающей палату, слышен хрип, ужасный предсмертный хрип. Он, то усиливается, то замирает, переходя в бульканье…

Сиделка уже дежурит.

Вот забились ноги под одеялом, вот, судорожно хватая воздух, протянулись руки… вот последний вздох — и все стихает.

— Кончилась… кончился…

И через несколько секунд раздаются грубые, грузные шаги по коридору. Все ближе, ближе к палате.

Показываются сторожа, отвратительные типы больничных сторожей: угрюмые, озлобленные, пьяницы из пьяниц.

Они что-то несут.

— Что это? — в ужасе шепчут про себя больные. — Это что? Это носилки для переноски мертвецов.

— Клади! — слышится тихий сиплый голос.

И кладут.

Больные закрываются с головой в одеяло.

«Только бы не видеть… только бы не слышать…»

Мрачное шествие направляется лабиринтом больничных коридоров, ходов и переходов во двор.

Этот двор огромной больницы наполнен строениями: тут и отдельные бараки, и службы, и… мертвецкая.

Вот оно, это последнее убежище больничных «гостей».

— Стой, Семен, покурим! — бесстрастно говорит один сторож другому.

Они кладут на землю свои страшные носилки и преспокойно раскуривают цигарки — «собачьи ножки».