Владимир Фромер - Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

На грандиозном митинге в Мэдисон Сквер Гарден в честь делегации Временного правительства, направленной Керенским в июне 1917 года в США, Рутенберг выступает уже не как сионист Пинхас, а как социалист-революционер Петр.

— Россия не нуждается в том, чтобы ее учили свободе, — говорит он под бурные аплодисменты.

К нему подлетает корреспондент «Русского слова»:

— Ну-с, господин Рутенберг, каковы ваши прогнозы относительно дальнейших событий? — спрашивает он.

— Русская революция должна побрататься с германской революцией, и тогда мы создадим Соединенные Штаты Европы, — отвечает Рутенберг.

11 июля 1917 года Рутенберг садится на пароход, плывущий из Нью-Йорка в Россию. Он едет сражаться за всемирное счастье. Он убежден, что русская революция призвана изменить судьбы мира, а значит, и судьбу еврейского народа тоже.

В Петербурге его встретил Савинков, теперь комиссар Юго-Западного фронта и товарищ военного министра. А военный министр — это сам Керенский, он же глава Временного правительства. Они долго бродили по Петербургу, сильно изменившемуся с тех пор, как Рутенберг покинул его двенадцать лет назад. Город, изнуренный войной, поблек, потускнел, утратил значительную часть былого обаяния.

Война оставила свой след и на лице Савинкова. Он похудел, щеки впали, лоб прорезали вертикальные морщинки, но жесткий блеск его небольших серо-зеленых глаз остался прежним. Рутенберг знал, что события последних лет дались ему нелегко. Предательство Азефа надломило его.

Решив, что террор исчерпал себя, Савинков занялся литературой. Зинаида Гиппиус стала его наставницей. Она придумала ему псевдоним «В. Ропшин» и названия двух первых романов: «Конь бледный» и «То, чего не было». Обе вещи стали бестселлерами, хотя его товарищи по партии сочли их чуть ли не предательством. Ведь Савинков с исчерпывающей откровенностью и впечатляющим литературным мастерством описал свое участие в убийствах министра внутренних дел Плеве и великого князя Сергея Александровича.

После Февральской революции Савинков вернулся на родину и сделал стремительную карьеру. Казалось, у него было все, для того чтобы взобраться на самую верхушку качающейся политической мачты. Таланта, энергии и честолюбия хватало с избытком. Он любил Россию и не был партийным догматиком. Но его не зря называли виртуозом авантюры. Лучше всего он чувствовал себя в экстремальных ситуациях. Только они повышали его жизненный тонус. Савинков ненавидел рутину жизни и не мог долго находиться в кабинете, за письменным столом и запертой дверью. Не умел следить, изучать, наблюдать и убеждать, оставаясь в тени. Он не был рожден для политических интриг, не мог, да и не хотел, управлять партийным аппаратом. А это значит, что он не был создан для того, чтобы властвовать.

Они шли и беседовали. Савинков торопливо описывал обстановку. В мае-июне 1917 года он помог Керенскому организовать наступление армии на Юго-Западном фронте. Керенский тогда превзошел самого себя. Он ежедневно выступал на десятках митингов. И говорил о свободе, о революции, о земле, о демократии, о лучезарном будущем, ожидающем Россию после победы.

— Если бы ты знал, как его слушали, — с ироничной усмешкой рассказывал Савинков. — Его носили на руках, забрасывали цветами. Женщины целовали ему руки и жертвовали свои драгоценности на алтарь Керенского — алтарь победы. И должен сказать, что это был его звездный час. Генерал Деникин сказал мне, что даже офицерство тогда все забыло, все простило и мучительно ждало от него спасения армии. Но июньское наступление провалилось, а с ним и наши надежды. Люди на фронте измучены до предела, потери огромны, дисциплина падает. Невозможно воевать, имея вместо армии сброд. На Керенского надеяться теперь смешно. Спасителем армии, а значит, и страны мог бы стать генерал Корнилов, но Керенский его ненавидит.

— Ты считаешь, что Керенский плохой премьер-министр? — удивился Рутенберг.

— Не плохой, а никакой. Он способный оратор, субъективно честный человек, но нет у него ни государственной головы, ни хорошей политической школы. Он просто жонглирует словами, придавая им почти ритуальное значение. Но что стоит за этим театральным красноречием, за этими лаврами трибуны и эстрады? В том-то и дело, что ничего не стоит. Пустота…

— Борис, но это ведь ужасно. Если дела обстоят именно так, то его надо сместить.

— Да? А кем мы его заменим? Он это то, что у нас есть. Впрочем, не все ведь от него зависит. Результаты революции отодвинуты в будущее и постоянно меняются. Ты ведь знаешь, что по своей натуре я азартный игрок. И надеюсь, что главной ставки своей жизни я пока не сделал.