Карл Гейкинг - Дни императора Павла. Записки курляндского дворянина

Наконец, и я решился ехать, не откладывая дела в дальний ящик. Двухмесячного пребывания в столице было совершено достаточно, чтобы вполне ознакомиться с системой нового курса. Мне удалось получить самые неоспоримые известия о совершенно другом характере нового царствования и мне, по крайней мере, оставалось то утешение, что мне не нужно было уже спрашивать чьих-либо указаний для того, чтобы предугадать дальнейшие шаги нового монарха.

Я вернулся в лоно своей семьи с двойным удовлетворением: я уже успел оценить прелесть независимости и досуга.

По приглашению генерал-губернатора князя Голицына и членов первых судебных курляндских установлений я принял участие в работах по преобразованию присутственных мест и составлению нового устава судопроизводства. Таким образом и мой досуг пошел на пользу родине.

По окончании моей работы я издал ее в Кенигсберге под заглавием. Regimen monarchicum ab ipsa natura incorrupta ratione emanatum omnibus regiminis formis praeferendum suramatim demonstratur a. K.A. Ruttieniae Nobili. [17]Я посвятил этот этюд памяти Екатерины II. Буквы К.А. означают мое имя по-русски — Карл Александрович. Это все, что можно было сделать в то время, когда враги трона и алтаря имеют все больший и больший успех.

Как благословляю я провидение, удалившее меня из Петербурга задолго до грустного события. Если бы я как-нибудь случайно заметил хоть малейшие признаки заговора, то в силу присяги и по своим убеждениям, я был бы принужден открыть страшную тайну.

Многие смотрели бы тогда на меня, как на жалкого доносчика, и мои действия подали бы повод к клеветам на меня. Но так как я был далеко от места страшного происшествия, то я мог избегнуть всех неприятностей, не поступившись своими принципами.

Теперь, достигши тихой пристани, я посвящаю остаток своих дней дружбе, обязанностям и прелестям литературы, как советовал великий римский оратор: Aptissima omnino sunt arma senectutis artes exercitationesque virtutem quae in omni aetate cultae cum multum diuque vixeris, mirificos afferunt fructus [18].

Cic. d. off.

Прибыв во дворец, я увидел, что первые его комнаты покрыты черным. Кроме гр. Зубова, который не мог скрыть своего горя, все придворные, казалось, настолько успели забыть о государыне, как будто с ее смерти прошло лет двадцать. Между ними были и такие, которые были осыпаны милостями императрицы Екатерины. Эта низкая неблагодарность просто возмущала меня.

Донос этот был, по-видимому, результатом интриг против Мордвинова, известного основателя Одессы Де-Рибаса. Мордвинов обвинялся в злоупотреблениях по службе в Николаеве, где он был главным командиром черноморского флота и порта.

См. Иконников. Гр. Н. С. Мордвинов.

Прим. переводчика.

Даже Сиверс упоминает об этом: «В царствование Екатерины дела на заседаниях докладывал Вяземский, не обращая внимания на текущий их номер. Оттого ко времени восшествия на престол Павла надо было перевозить через Неву около 11 тысяч номеров». — (Ein russischer Staatmann).

Граф состоял при дворе с самого вступления Екатерины на престол. Как умный человек, он следил за всеми мероприятиями императрицы и так же хорошо знал тайные планы правительства, как и придворные анекдоты.

Иначе рассказывает дело со слов отца дочь адмирала Мордвинова гр. Н. Н. Мордвинова: «Отец мой по приказанию государя отправился из Николаева к нему в Петербург и ожидал себе лестного приема. Не доезжая заставы, когда было уже довольно темно, он в карете задремал. Вдруг слышит около своего экипажа топот лошадей. Вообразил себе, что это был знак почетной встречи. При самом въезде его в город, офицер подъехал к окну кареты и почтительно спросил, куда он прикажет его везти. Тогда мой отец удивился и спросил, что это значит, и получил в ответ, что по воле государя он арестован.

На другой день явился к нему посланный с объявлением, что назначена комиссия его судить, куда и просят его явиться.

Когда отец мой явился в комиссию, на столе лежала кипа бумаг, по которой ему делали такие странные и неясные вопросы, что он ничего не мог понять, в чем его обвиняли и просил доверить ему бумаги рассмотреть у себя, на что и согласились.

Приехав домой, отец мой раскрыл пакет, и маленькая записка, которая, вероятно, по нечаянности была тут, разъяснила ему все дело. Едва он успел прочесть ее, как прискакал посланный из комиссии, требуя от него бумаги поспешно обратно. Он закрыл пакет, вручил его посланному и сказал: «Возьмите, мне больше ничего не нужно: я все понял».