Краинский Васильевич - Записки тюремного инспектора

Где же та мечта, которая, казалось бы, осуществилась в виде победы, одержанной сербским народом при помощи «великой майки России»?

Мы пользуемся, как говорится, гостеприимством, и за это нас всегда упрекают, напоминая, что мы должны быть благодарны за то, что нас приняли сюда. Ведь многих не приняли соседи, например греки, румыны, поляки, и они погибли в камышах.

Да! Мы благодарны нашему королю Александру, его правительству, но что сделали для русских народные представители в Скупщине и сербский народ в его массе? Ровно ничего! И вот за право жить и умереть на сербской земле мы должны вечно благодарить и благодарить.

Теперь, в связи с признанием СССР, в умах сербской интеллигенции нарождается новая мысль: истинная Россия не здесь, в эмиграции, а там, у большевиков в советской России, и потому Сталину и К онадо помочь...

Мне хотелось бы здесь вспомнить весьма интересную встречу с человеком, который поразил меня своими самостоятельными взглядами, выработавшимися у него, несмотря на пропаганду демократизма, которая ведется теперь во всем мире. Это Шестич, Бранко Филиппович. Молодой человек, хорват, окончивший Загребский университет. Сын срезского начальника. Он окончил Загребскую консерваторию и вместе с тем рисует как настоящий художник. Мы провели с ним неделю и ездили в Марию-Быстрицу, где он мне много играл в пустующем костеле на органе. В конце концов мы отправились в горы, где г. Шестич начал рисовать общий вид Марии-Быстрицы.

К нам подошли селяки, работавшие тут же в поле. Резко оборвав вступивших с ним в разговор, Шестич сказал мне: «Уйдем отсюда». Мы пошли. По дороге он сказал мне: «Не терплю простонародье. Они все пропитаны большевизмом и только думают, как бы убить и ограбить интеллигентного человека. Они мешают развитию культуры. А власть наша подделывается к ним. Я ненавижу ничтожную, простонародную Хорватию с ее убогой культурой, несмотря на то что это моя родина. Я еду во Францию и вернусь обратно только тогда, когда будет уничтожено господство простонародья».

Мы, современники и очевидцы всего этого, отлично знаем, что в первый период большевизма по всей России господствовала безответственная сила тех миллионов военнопленных, которые в то время были в России. Все конные отряды при ЧК, все ударные батальоны внутренней стражи были заполнены военнопленными германцами, мадьярами и так называемыми австрийцами. Под австрийцами разумелась вся смесь народов, входивших в состав Австро-Венгрии: австрийцы, хорваты, словенцы, сербы, мадьяры, русины, швабы, чехи, галичане, поляки, бывшие в подданстве Австро-Венгрии. Вместе с китайцами и латышами они наводили ужас на обезоруженное население.

Многие из них, в особенности мадьяры, хорваты и латыши, занимали ответственные посты, как, например, председателей ЧК, комиссаров и заведующих отдельными частями. Все обыски и облавы не обходились без них. Бывало так, что при ночных обысках ни один из этих иностранцев не умел говорить по-русски, и потому они грабили молча, не отвечая на вопросы обывателей. Это так называемые самочинные обыски. Но параллельно с ними шли обыски от большевистской власти, при которых обыкновенно присутствовал комиссар, тогда эти иностранцы держали себя скромнее.

Они же, эти иностранцы, расстреливали вместе с членами ЧК приговоренных к расстрелу. Так было и при убийстве Государя Императора и его семьи. Я никогда не забуду, как на третий или четвертый день установления большевистской власти в Чернигове я с трепетом проходил мимо здания Чрезвычайки. На посту возле ворот с винтовками на плечах стояли два австрийца-военнопленных - не то чехи, не то русины, которых я знал лично, потому что они работали у меня в слесарной. С одним из них я разговаривал всегда по-немецки. Оба они приветливо раскланялись со мной.

Это все видел русский народ. Но что он мог сделать, когда все это исходило от большевистской власти? Она воспользовалась пребыванием на территории русского государства этих военнопленных, чтобы при их помощи разгромить прежний строй.

Россия, можно сказать, в первый момент большевизма была во власти военнопленных. Я был этому свидетель, но об этом как-то мало говорили. Но что скажет по этому поводу историк!

И вот почему-то все мы, современники и очевидцы, глубоко убеждены, что история умолчит об этом. Есть и в истории свои приемы. По некоторым вопросам не принято говорить, и лучше замолчать, в особенности если это не соответствует партийным взглядам историка. Один французский историк, не так давно описывая Европейскую войну, ни словом не обмолвился о России, точно она не принимала участия в Великой войне. Это говорил мне З. А. Макшеев, читавший эту книгу. Вот вам и история, по которой воспитываются целые поколения!