Владимир Николаевич Орлов - Гамаюн. Жизнь Александра Блока.

Да, Люба Менделеева многого ждала от брака, и ожидания ее были просты и понятны. «Теперь еще тверже знаю, что будет счастье, бесконечное, на всю жизнь», – уверенно пишет она Блоку накануне свадьбы.

И как же обманулась она в своих надеждах и ожиданиях!

Все, что накапливалось исподволь, обернулось для них обоих тяжкими бедами, привело к непоправимым последствиям.

Уже в разгар романа стала проступать «ложная основа» будущих отношений. «Нет ничего обыкновенного и не может быть» – так определял Блок природу своего чувства. Люба же хотела и ждала как раз самого обыкновенного и пыталась повернуть все проще. Но сделать это ей не удалось.

Из набросков воспоминаний Любови Дмитриевны выясняется, что брак ее с самого начала оказался, говоря попросту, в значительной мере условным: со стороны Блока была лишь «короткая вспышка чувственного увлечения», которая «скоро, в первые же два месяца, погасла». Только осенью 1904 года, не без «злого умысла» Любови Дмитриевны, произошло наконец то, что должно было произойти, но к весне 1906 года «и это немногое прекратилось».

О таких вещах не принято говорить, тем более писать, но приходится – потому что «ложная основа» имела глубокие последствия.

Тут время вернуться к тем глухим намекам, которые так странно прозвучали в невнятных дневниковых записях Блока, сделанных накануне женитьбы.

«Люблю Тебя страстно, звонко, восторженно, весело, без мысли, без сомнений, без дум», – писал Блок невесте. На самом же деле были и думы и сомнения – не в том смысле, что он сомневался в своем чувстве, но касавшиеся самой природы этого чувства.

Он так настойчиво твердил, что «ничего, кроме хорошего, не будет» и что Люба должна что-то «понять», что невольно создается впечатление, будто он старался убедить в этом прежде всего самого себя.

Ему, в самом деле, было о чем подумать.

Любовь его была громадной, необъятной, но вся ушла в духовность, в утонченный спиритуализм, в мечту о запредельном. Искренне, всей душой восставая во имя действительной жизни против всякого рода схем, абстракций и мертвых теорий, при всем своем презрении к «терминам», в решении, казалось бы, самого жизненного вопроса он не сумел полностью довериться своему чувству и оказался в плену чудовищного заблуждения, которое завело его в глушайшие дебри мистической схоластики. Проклятие декадентской (в широком, историческом смысле этого слова) раздвоенности преследовало его и в сфере самого личного, интимного.

Оказывается, он не сумел «изобрести форму», подходящую под «весьма сложный случай отношений», каким представлялось ему его чувство в свете соловьевской метафизики любви. «Продолжительная и глубокая вера» в возлюбленную как в «земное воплощение Вечной Женственности» входила в неразрешимое, как ему казалось, противоречие с простой человеческой влюбленностью в «розовую девушку».

А тут еще старались окружавшие Блока люди. Вот что, к примеру, писал ему накануне свадьбы все тот же неугомонный Сергей Соловьев: «Пускай бог благословит тебя и твою невесту, и пускай никто ничего не понимает, и пускай «люди встречают укором то, чего не поймут…» Из хорошего может выйти только хорошее. Не забудь, впрочем, что для свершения третьего подвига надобно совершить прежде второй. Не убив дракона похоти, не выведешь Евридику из Ада. Ты – поэт, это первый залог бессмертия для твоей Евридики. Но, оставаясь на этом, ты будешь бесцельным (?) рабом, пока «дракон не канет в бездну». Итак, мой милый, дорогой Пигмалион, будь Персеем, и тогда уж Орфей овладеет Евридикой в вечности. Я, впрочем, уверен, что ты не примешь того, что есть только реализация, за цель. Не мне тебя учить, ты довольно надышался «горным воздухом»…»

Для того чтобы вникнуть в суть этой красноречивой белиберды, нужно припомнить стихотворение Владимира Соловьева «Три подвига», заключающее в сжатом виде его концепцию религиозно-нравственного преображения мира. Первый подвиг (Пигмалиона) – проникновение за «грубую кору вещества», одухотворение косной материи; второй (Персея) – уничтожение нравственного зла; третий (Орфея) – победа над самой смертью.

Но в соловьевском стихотворении содержится и более узкий смысл, а именно: противопоставление дьявольскому «астартизму» – христианского целомудрия и аскетизма. Путь к истинной – «высшей», «вечной» и «святой» – любви (завоевание Евридики) лежит только через истребление «дракона похоти»: