Яир Лапид - Мои посмертные воспоминания. История жизни Йосефа «Томи» Лапида

Мы видели подобные сцены десятки лет назад в южных штатах США, когда местные власти, при поддержке разгоряченной толпы, протестовали против совместного обучения чернокожих и белых детей. Южане утверждали, что либералы, сидящие в Вашингтоне – в Белом доме, Конгрессе, Верховном суде, – пытаются навязать им порядки, противоречащие их вере, традициям, укладу жизни, их демократическому праву помешать чернокожим добиться своего. Президент Эйзенхауэр тогда отправил туда армию, которая вынудила протестующих соблюдать закон. С тех пор белые и черные дети учатся вместе.

Когда не остается выбора, государство применяет силу. Огромный размер мобилизованных ресурсов позволил ему действовать сдержанно. Несмотря на угрозы, демонстрации и протесты, повседневная жизнь в Израиле не была подорвана. Не случилось ни переворота, ни прихода Мессии, ни апокалипсиса. Общество выдержало испытание. Мы можем с удовлетворением отметить, что в час кризиса страна продолжает функционировать. Демократия устояла перед возбужденной, решительной, уверенной в себе, хорошо организованной и щедро финансируемой толпой. Власть закона победила.

Разъединение началось в понедельник, 15 августа 2005 года. Два дня спустя Шарон пригласил меня встретиться в ним в его офисе в Иерусалиме.

Хорошо известно, что, когда торнадо проходит по какой-то местности и воронка вихря засасывает все попавшиеся на пути дома, деревья и автомобили, в самом центре торнадо, который называют «глазом бури», царит тишина. Что-то в этом роде я ощущал во время встречи с Шароном. Над сектором Газа бушевал смерч, средства массовой информации всего мира сообщали о сражениях поселенцев с выселяющими их отрядами армии и полиции. А мы с Шароном более часа вели неторопливую беседу, в основном о Бен-Гурионе и Моше Даяне. Шарон взял свою автобиографию и показал мне фотографию, на которой Бен-Гурион обращается к Арику, а из-за его спины выглядывает Меир Амит.

– Посмотри, какой взгляд у Амита, как он завидует мне, – сказал Шарон и усмехнулся. В это время солдаты и полицейские врывались в дома поселенцев в Газе.

В тот момент Шарон был самым востребованным прессой человеком на планете и при этом самым одиноким в своей стране. Одиноким физически – из опасений за свою безопасность, одиноким политически – из-за раскола в собственной партии, одиноким в семье – из-за трудного положения его сына Омри, одиноким как политик, выполняющий решение, которое будет судить История. Он был в хорошем настроении.

Я подумал, что если бы был на его месте, то ушел бы в отставку, вернулся на ферму и стал разводить овец и помогать сыну. Я сделал бы это именно тогда, когда находился на пике своей карьеры, был почитаем во всем мире, когда передо мной заискивали политики, когда-то игнорировавшие меня, когда я еще был популярен в обществе, будучи легендой нескольких войн и в целом удовлетворенным собой. Прежде чем Биби Нетань-яху ощиплет мне перья, прежде чем по моей вине произойдет раскол в моей партии, прежде чем я увязну в вонючем болоте партийной политики.

Зачем ему все это было нужно? Только потому, что «Шарон никогда не сдается»? Зачем нужно было дожидаться поражения, когда можно было уйти победителем?

Даже сегодня, когда конец Шарона известен, я спрашиваю себя: почему он не остановился? Почему не сделал того, что напрашивалось в той ситуации? Что удерживало его? Инерция? Упрямство? Страх остаться не у дел? Страх падения? Жажда власти? Ощущение своего предназначения, своей миссии?

Тогда я говорил все это Шарону, а он только слушал и улыбался. Он знал, что я пришел не для того, чтобы обвинять или защищать его. В моих словах не было ни обвинений, ни возражений. Только дружеский совет в разговоре ветеранов, которые видели все.

Когда я был мальчишкой, в течение полутора лет отец занимался моим образованием дома. Помню, однажды он прочитал мне рассказ из потрепанной венгерской книжки.

В нем простой человек, плотник по профессии, умирает в преклонном возрасте. Родных у него нет, и после смерти он оказывается всеми забыт. Но не окончательно. Несколько месяцев спустя его друзья собираются в пивнушке, вспоминают недавно усопшего товарища, и на какие-то недолгие мгновения он живет в их памяти. Проходит год-другой, по радио передают бывшую популярной много лет назад песню, и старушка вспоминает вдруг юношу-плотника, которому когда-то подарила свой первый поцелуй. И он живет несколько мгновений в ее памяти. Проходит еще несколько лет. Молодой юрист разбирает бумаги в кабинете недавно умершего отца. Ему попадается на глаза пожелтевший счет, присланный когда-то его отцу плотником за изготовление книжных полок для кабинета. Молодой юрист понимает, что этот счет уже никому не нужен, и выбрасывает его в окно. Клочок бумаги опускается на тротуар, капли дождя смывают едва различимые буквы и цифры одну за другой, пока не исчезает последняя память об умершем плотнике.