Г. Авдеева - Батюшка-гром

Солдат Павел Санталов с мамой, 1945 г.

Второй раз меня приговорили к расстрелу, когда отказался стрелять в Варшаве из пушки по костёлу. Я пытался объяснить никчемность этой затеи – там же такие ценности! Миллионы вложены, труд какой! Искусство во славу Божию! При нашей части прислуживал немец, перебежавший к нам через линию фронта. Мы к нему так привыкли – исполнительный, надежный. Я взял и отпустил этого немца с тем, чтобы он предупредил своих солдат и мирных жителей, что мы будем вести обстрел по этому квадрату. Никакого злого умысла у меня не было. Уже любые жертвы были никчемные – война заканчивалась. Мы – победители. Меня за совокупность преступлений приговорили к расстрелу, за то, что приказ не выполнил и за то, что немца отпустил. Он же своим все наши тайны расскажет. За полчаса до приведения приговора в исполнение расстрел отменил лично маршал Рокоссовский! Он случайно оказался в нашей части. Начал расспрашивать об обстановке, а ему и доложили: вовремя бдительность проявили – пособника немцев разоблачили, сейчас расстреляем. Маршал распорядился показать ему этого «предателя». Стал меня расспрашивать, и я ему всё как на исповеди рассказал: жалко и людей губить, и церковь иностранная – больно уж красивая. К этому моменту вернулся мой немец, которого посылал с предупреждением. Рокоссовский выслушал всё внимательно, вдруг при всех обнял меня и сказал: «Спасибо, тебе, солдат, за настоящую веру!» Он ушёл и тут, конечно, сразу же мою смертную казнь отменили».

Батюшка со слезами рассказывал о военных годах, о том, как освобождали польских детей из плена. Выяснилось, что все они из одной местности, которая была неподалёку. Павел Санталов ночью, безо всякого сопровождения, пошёл туда, чтобы сообщить родственникам, где находятся их дети. Всех забрали домой. Осталась только Ганночка, её никто не взял. Родители и все родственники этой девочки были расстреляны фашистами. На вид ей лет шесть – семь было, а на самом деле десятилетняя была, болезненная, измождённая. Солдаты о ней сразу проявили заботу. Батюшка вспоминал: «Она почему-то больше ко мне льнула. Папой называла. Как я её хотел удочерить! Отправил бы её в свою Артёмовку. Война-то уже заканчивалась, и я замышлял, что у меня будет своя семья, будет много своих «медвежат» и сирот, обездоленных войной в беде оставлять не буду. Хоть ещё на Соловках решил, что буду монахом, но признаюсь, колебания в жизни были большие». (После войны Павел с ней даже в Москву приехал в надежде на то, что разрешат удочерение. Разрешение не было получено – девочку определили в детдом, а затем отправили в Польшу).

«Мне в армии никаких наград, никаких поощрений не давали. Всякий раз насмехались – пусть меня сам Бог награждает. И не понимали, как они этим поднимали и укрепляли мой дух». На войне у батюшки созрело решение всю жизнь служить Богу.

Сестры Раиса и Мария вспоминают, что письма брата, которые он присылал с фронта, читали всем колхозом. Их переписывали и передавали друг другу. Эти письма были в стихах, с молитвами. Мария все их переписывала в одну тетрадь, но, к сожалению, сохранить их так и не удалось.

В одном из боёв Павел был ранен и контужен. В связи с заболеванием его перевели в 343 полк КВ НКВД, обязанностью которого была перевозка и охрана военнопленных. Окончание войны Павел встретил в городе Воронеже, где находился штаб его полка, а в конце 1945 года по заключению военной гарнизонной комиссии (?) был признан негодным к несению службы и, как инвалид III группы, был освобожден от военной обязанности.

После демобилизации Павел некоторое время трудился на стройках по восстановлению народного хозяйства, разрушенного войной.

Павлу удалось скрыть, что он сын «врагов народа». «Тяжело было душе – солгал, – вспоминал впоследствии батюшка, – но утешался тем, что так вести себя мне посоветовали мудрые старые священники. Ещё будучи молодым, я сказал себе, что такой грех надо искупать монашеством. Сказал, да и забыл – какое монашество, когда в стране такое безбожие?»

Вернувшись в родное село, Павел стал искать у духовно опытных людей совета, как ему устроить свою дальнейшую жизнь. Так он поехал в Караганду к одному из последних оптинских старцев отцу Севастиану, ныне причисленному к лику святых. Павел прожил у него полтора месяца: помогал старцу, работал, хорошо зная плотницкое и столярное ремесло, очень красиво украшал иконы. Отец Севастиан называл его ласково «Павлушей». По воспоминаниям батюшки, от одного голоса старца Севастиана ощущалась благодать, исходили тепло и доброта. Возможно, именно отец Севастиан дал его душе монашеское направление.