Игорь Рыжов - Питерский битник / Поваренная книга битника

Запущенность – естественное положение вещей, органичное самой природе.

Об органике стихов Рыжова и его лексике хочется поговорить отдельно. «В самой фразе “Художник (поэт, артист, музыкант и т. д.) должен все пропускать через себя” есть нечто физиологическое, сродни приему пищи». Рыжова уже успели обвинить и в порнографии, и чуть ли не в эксгибиционизме – публичном выставлении на показ той части интимной жизни, о которой часто стесняются не то что писать, но и упоминать.

Что тут сказать? Показной цинизм Рыжова есть не что иное, как переходная стадия «лирика».. «Лица всех, кого когда-то любил, начинают сливаться в одно большое лирическое пятно, и оттуда выход лишь один – в цинизм».

Можно быть отвратительно пошлым, не произнеся ни единого непечатного слова. Если кому-то не нравится, как Рыжов использует слова, это, видимо, те, кто по жизни не встречался с сильными чувствами, которые описать можно только сильными словами. Совершенно очевидно, объяснимо и предсказуемо, что у таких людей отношение к Слову как у дошколят к соитию: «непонятно, чего это папа с мамой друг по другу ползают». И не объяснить им, недозревшим, что внутри секса бывает Любовь – и это одно, а бывает и без нее – и это совсем другое. Они просто не отличают!

Грань, в данном случае, определена внутренней культурой и рамками общественной дозволенности. Культура – это взаимообразующий элемент, который может разные слои общества хотя бы пару минут заставить поговорить на языке, одинаково понятном ритору и оппоненту. Тогда, может, не нужно будет везде искать порнуху, как та гимназистка, что «краснела при слове “омнибус”, потому что оно похоже на “обнимусь”».

За границами души всегда начинается чья-нибудь другая. Наше дело – лишь ощутить ее как гармонию, или отвергнуть, переступая через себя или собеседника.

Если в ХIХ веке в русском обществе процветала фальшивая мораль, то нынешнее общество предлагает нам фальшивую аморальность. Окружающая культура формирует художника, и он уходит в дешевую попсу. Рыжов выбрал свой путь. «Все, чего я добился как личность – это, сначала, полное неприятие системы, потом параллельность, а потом – борьба. Я выиграл, на свою голову».

Порок же изначально притягателен, хотя бы как некое прикосновение к запретному: можно плод-то и не есть (вроде как и чистенький), а рядышком побыть, радуясь, что у самого такого нету. Рыжов в своих «стишатах для отврата» (как он их называл) веселится от души, и приятно, когда кто-то это понимает! Принимать же созданный им образ «сексуального» героя за него самого – сугубо неверно! Тут Рыжов скоморох, а отнюдь не сексуальный извращенец.

Хотя ни сам Рыжов, ни его стихи не нуждаются ни в защите, ни в оправдании. Время само все расставит на свои места. «Потом всех нас рассудят, и тех, и меня, грешного. А уж за кем геморроев больше – не нам судить».

Самой большой любовью Рыжова, изначальной, был и оставался Его Город. «Мое сердце со штырьком Петропавловки». Не тот город-герой Ленинград-Петербург-Петроградище, который был раньше или существует до сих пор, а его собственный ГОРОД, – с площадями, проспектами, домами, улицами и переулками, с его персонажами. И теперь уже не Рыжов живет в городе, это сам Город живет в нем. Большое видится на расстоянии, и чем дальше, тем больше оно заполняет тебя изнутри. Тем самым делается ближе, становится тобой.