Джон Гарт - Толкин и Великая война. На пороге Средиземья

Другие предпочли бы помалкивать о таких заумных интересах, но в школе Толкин неумолчно рассуждал о филологии. Роб Гилсон охарактеризовал его так: «солидный авторитет в вопросах этимологии – настоящий энтузиаст». Действительно, как-то раз Толкин даже прочел своему первому классу лекцию о происхождении европейских языков. В школе короля Эдуарда в мальчиков вбивали дух классицизма; Толкин, сопротивляясь, преловко делал вид, что не имеет с ним ничего общего. Он дерзко объявлял литературному обществу, что «Сага о Вёльсунгах», история о драконобойце Сигурде, демонстрирует «величайший эпический гений, что прорывается из дикого состояния в совершенную и осознанную человечность». А однажды на ежегодных латинских дебатах он взял и выступил на готском.

Корпус готских текстов невелик, и для Толкина он стал манящим искушением. Толкин пытался представить, каков был готский, не зафиксированный в письменных памятниках. Он придумывал готские слова, но не как попало, а опираясь на свои познания о звуковых изменениях, чтобы реконструировать «утраченные» слова на основе сохранившихся родственных им слов в других германских языках. Этот лингвистический метод весьма походил на тригонометрическую съемку – процесс, посредством которого картографы отмечают высоту объектов местности, где сами никогда не бывали. «Личный яз.» Толкин упоминал редко, кроме как в своем дневнике, потому что это увлечение частенько отвлекало его от «серьезных» школьных занятий; однако в готский проект он втянул Кристофера Уайзмена. Самокритичный Уайзмен позже вспоминал:

Изучение Гомера под руководством Кэри Гилсона зажгло во мне то, что в Толкине уже горело ярким светом, – интерес к филологии. На самом-то деле Джон Рональд дошел до того, что создал язык L и еще один – LL, демонстрирующий, каким L стал спустя несколько веков. Он попытался посвятить меня в один из своих доморощенных языков и написал мне на нем открытку. Он утверждал, будто я ответил на том же языке, но, сдается мне, он ошибается.

Эти двое с жаром спорили о филологии; много десятилетий спустя Уайзмен говорил, что придумывание языков легло в основу их юношеской дружбы. Необычное занятие для подростков; но Толкин так не считал и позже настаивал: «В этом, знаете ли, нет ничего необычного. По большей части этим увлекаются мальчики… Если основное содержание образования станет лингвистическим, лингвистическую форму обретет и творчество, даже если в список их талантов языки не входят». Конструирование языков не только удовлетворяло творческую потребность, но еще и позволяло создать желанный жаргон, который «служит тайному и гонимому обществу или тем, кто, повинуясь странному инстинкту, притворяется членом такого общества» – как в случае Великих Братьев-Близнецов.

Не вполне понятно, разделял ли Толкин с Уайзменом следующую авантюру, придумывание «незафиксированного» германского языка, гаутиска [11] Гаутиск – возможно, экстраполяция готского; но, скорее всего, имелся в виду язык геатов древней Скандинавии – язык, на котором предположительно говорил герой Беовульф, победитель чудовищ, до того как предание о нем записали на древнеанглийском языке. Хотя Роб Гилсон, по его собственному признанию, в филологии разбирался слабо, некоторые из его прозвищ, которыми он пользовался в письмах к друзьям, заставляют предположить, что и он участвовал в игре своего друга по созданию языков. К сожалению, расшифровка этих прозвищ также основана на догадках. Толкин, по-видимому, звался «мистер Undarhruiménitupp», а Дж. Б. Смит – «Haughadel» или «Hawaughdall». , и кажется маловероятным, что более широкий состав ЧКБО вообще был причастен к его филологическим развлечениям. Но в создании языков Толкин руководствовался скорее художественными, нежели практическими соображениями; и даже если его друзья не привлекались как соавторы, то, по крайней мере они наверняка были восприимчивой, придирчивой аудиторией. В конце концов, эти мальчики вели дебаты на латыни – и участвовали в ежегодных постановках пьес Аристофана в оригинале, на классическом древнегреческом. Сам Толкин с большой экспрессией сыграл Гермеса в постановке «Мира» 1911 года (прощаясь тем самым со школой). Уайзмен выступил в роли Сократа, а Роб Гилсон – Стрепсиада в «Облаках» год спустя. Только Смит из всего ЧКБО, будучи учеником «современного», или коммерческого отделения, греческий не изучал; возможно, поэтому в одной из пьес ему поручили роль Осла. Режиссером-постановщиком выступал любитель сигар Элджи Межерс, глава дома Толкина, и на пирах мальчикам подавали своеобразное меню из булочек, крыжовника и имбирного лимонада. «Неужели никто больше не помнит этих пьес? – вопрошал один из “старых эдвардианцев”, то есть выпускников школы, в 1972 году. – Торжественное шествие хора в белых одеждах, играющего на флажолетах, через все переходы здания Старшей школы? Или как Уайзмен и Гилсон жуют на сцене крыжовник и болтают без умолку, будто греческий – их родной язык?»