Сергей Шубинский - Черты и анекдоты из жизни императора Александра Первого

— Не знаю, кузен, ошибаюсь ли я, но скажу вам прямо: полагаю, что это именно моя звезда; сходство с нею просто поразительно.

Окончательно сконфуженный и уничтоженный обер-камергер признается тогда в своей проделке и, предавая себя вполне заслуженной каре, просит только помилования чересчур податливому царскому камердинеру. Изумленный такой неожиданной развязкой, благодушный и снисходительный Александр мгновенно смягчился. Подавив в себе чувство справедливого негодования, он милостиво отвечал кающемуся придворному:

— Успокойтесь. Поступок ваш не на столько важен, чтоб я не умел его простить. Однакож, мне самому не приходится уже употреблять этот орден, а остается подарить его вам — с условием, чтобы я вперед не подвергался подобным заимствованиям моих вещей» (17).

Дмитриев, при назначении своем министром юстиции, имел всего лишь аннинскую ленту. Однажды находясь у государя, он решился сказать ему:

— Простите, ваше величество, мою смелость и не удивитесь странности моей просьбы.

— Что такое? — спросил Александр.

— Я хочу просить у вас себе александровской ленты.

— Что тебе вздумалось? — сказал государь с улыбкой.

— Для министра юстиции нужно иметь знак вашего благоволения; лучше будут приниматься его предложения.

— Хорошо, — отвечал Александр, — скоро будут торги на откупа, — ты ее получишь.

Так и сделалось.

Когда Дмитриев пришел благодарить императора, то он, смеясь спросил его:

— Что? Ниже ли кланяются?

— Гораздо ниже, ваше величество, — отвечал Дмитриев (18).

Дмитриев, вообще был очень сдержан и осторожен, но раз, при докладе государю, ему случилось забыться. По окончании доклада, он подал императору заготовленный к его подписанию указ о награждении какого-то губернатора орденом. Александр почему-то усомнился и сказал:

— Этот указ внеси лучше в комитет министров.

В то время подобное приказание было не в обычае и считалось исключением. Дмитриев обиделся, встал со стула, собрал бумаги в портфель и отвечал государю:

— Если, ваше величество, министр юстиции не имеет счастия заслуживать вашей доверенности, то ему не остается ничего более, как исполнять вашу высочайшую волю. Эта записка будет внесена в комитет.

— Что это значит? — спросил Александр с удивлением, — я не знал, что ты так вспыльчив! Подай мне проект указа, я подпишу.

Дмитриев подал. Государь подписал и отпустил его очень сухо.

Когда Дмитриев вышел за дверь им овладело раскаяние и досада, что он не удержался и причинил императору, которого чрезвычайно любил, неудовольствие. Под влиянием этих чувств, он вернулся и отворил дверь кабинета. Александр, заметив его, спросил:

— Что тебе надобно, Иван Иванович? Войди.

Дмитриев вошел и со слезами на глазах принес чистосердечное раскаяние.

— Я вовсе на тебя не сердит, — отвечал государь, — я только удивился. Я знаю тебя с гвардии и не знал, что ты такой сердитый. Хорошо, я забуду, да ты не забудешь! Смотри же, чтоб с обеих сторон было забыто, а то, пожалуй, ты будешь помнить! Видишь, какой ты злой! — прибавил он с милостивой улыбкой (19).

Однажды император Александр прогуливался по обыкновению, по Английской набережной, пешком, в офицерской серой шинели в накидку. Его экипаж на этот раз почему то не следовал за ним, а между тем вдруг хлынул проливной дождь. Государь подозвал первого попавшегося извозчика и, не будучи узнан им, велел везти себя к Зимнему дворцу. При проезде мимо Сенатской гауптвахты, караул, узнавший царя, вышел в ружье и отдал честь с барабанным боем. Изумленный извозчик начал озираться кругом, полагая, что император проехал где нибудь близко. — «Ну да любезный, это царь проехал» — улыбаясь, сказал ему седок. Наконец, подъехали к Зимнему дворцу. Александр, не имея при себе денег, — как это обыкновенно случается с державными особами, — просит извозчика обождать, обещая тотчас выслать ему деньги. — «А, нет, ваше благородие, не могу, — отвечает извозчик, — господа офицеры за частую меня надували. А вот оставьте-ка мне вашу шинель в заклад, дело то будет вернее». Государь беспрекословно согласился на это требование, снял шинель, отдал ему ее и ушел. Через несколько минут, он выслал служителя передать извозчику 25 рублей, объявить ему, что он возил государя и получить обратно оставленную шинель. Служитель исполнил поручение в точности; но извозчик вместо того, чтоб обрадоваться чести, которой удостоился и щедрой плате, начал лукаво смеяться и сказал с видом человека себе на уме: — «Ты, голубчик, видно, за дурака меня принимаешь: ведь шинель-то стоит дороже 25 рублей, а почем знать, что у тебя в голове — пожалуй, ты хочешь эдаким манером дешево поживиться барской шинелью. Пускай лучше барин, которого я возил, сам придет за шинелью, а иначе я ее не отдам». Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в это время не подошел царский лейб-кучер Илья, которого в Петербурге знал всякий ребенок. Он подтвердил уверение камер-лакея и извозчик, отдав шинель, уехал вполне довольный и счастливый (20).