Сергей Шубинский: Черты и анекдоты из жизни императора Александра Первого

— Ведь ты знаешь, Иван Иванович, что я этого рода дела никогда не слушаю. Простить, — и кончено. Что же над ними терять время.

— Государь, — отвечал Дмитриев, — в этом деле есть обстоятельства довольно важные, дозвольте хоть их доложить отдельно.

Александр, и молчав и подумав немного, возразил:

— Нет, Иван Иванович, чем важнее такого рода дела, тем меньше хочу их знать. Тебя это, может быть, удивляет, но я тебе объясню. Может случиться, что я, как император, все-таки прощу, но как человек, буду сохранять злобу, а я этого не хочу. Даже при таких делах, впредь не говори мне никогда и имени оскорбителя, а говори просто: «дело об оскорблении величества», потому что я, хотя и прощу, хотя и не буду сохранять злобы, но буду помнить его имя, а это нехорошо» (10).

В другой раз, Дмитриев, докладывал государю дело о жестоком обращении одной помещицы с дворовой девкой, вследствие которого последняя умерла. Александр, слушая доклад плакал и говорил — «Боже мой! можем ли мы знать все, что у нас делается! Сколько от нас закрытого, мы и вообразить этого не можем!» В данном случае, при утверждении сентенции, Александр забыл свою кротость для правосудия (11).

Отставной подполковник Лисевич был сужден за жестокие поступки с своими крестьянками, под предлогом будто бы они хотели его отравить. Сенат, на основании всемилостивейшего манифеста 1814 года, освободив Лисевича от следуемого ему по законам наказания, полагал однако же его, как человека вредного для общества, сослать на житье в монастырь. В общем же собрании государственного совета, тринадцать членов согласились с положением сената, а один член изъявил мнение, что хотя в преступлении Лисевича не заключалось, изъятых от помилования, смертоубийств, разбоя и грабежа, однакоже поступки его превосходят грабеж и разбой, потому что, тиранства, какие он совершал над невинными крестьянками, могли прекратить их жизнь. К тому же, он, изветом своим на крестьянок в отравлении его, подводил их под тяжкую казнь, и не доказав этого обвинения, подлежал по закону равному наказанию. Но как он, по немолодым летам (ему было тогда 56 лет) неспособен ни к работе, ни к поселению, то по сей единственной причине соглашается сей член с заключением сената о ссылке Лисевича в монастырь. По представлении императору Александру мнения государственного совета последовала высочайшая резолюция: — «Согласен с суждением одного члена».

В доказательство того, что император Александр постоянно стремился везде строго наблюдать правосудие и справедливость, здесь будет кстати привести следующее письмо его к княгине М. Г. Голицыной, просившей государя приостановить взыскание долгов ее мужа (камергера князя Александра Николаевича Голицына) или назначить особую комиссию для их разбора:

«Княгиня Марья Григорьевна! Положение мужа вашего, в письме вашем изображенное, привлекает на себя все мое сожаление; если уверение сие может послужить вам некоторым утешением, примите его знаком моего искреннего к особе вашей участия и вместе доказательством, что одна невозможность полагает меры моего на помощь вашу расположения. Как скоро я себе дозволю нарушить законы, кто тогда почтет за обязанность наблюдать их? Быть выше их, если бы я и мог, но, конечно бы не захотел, ибо я не признаю на земле справедливой власти, которая бы не от закона истекала; напротив, я чувствую себя обязанным первее всех наблюдать за исполнением его, и даже в тех случаях, где другие могут быть снисходительны, а я могу быть только правосудным; вы слишком справедливы, чтоб не ощутить сих истин и не согласиться со мной, что не только невозможно мне остановить взыскания долгов, коих законность утверждена подписью мужа вашего, я не могу удовлетворить просьбы вашей и с той стороны, чтобы подвергнуть обязательство его особенному рассмотрению, — закон должен быть для всех единствен, и по общей его силе признаются ясными и разбору не подлежащими требованиями: вексель, крепость, запись, контракт и всякое обязательство, где есть собственноручная должников подпись и где нет от оной отрицания. Впрочем, мне довольно известно состояние и имение мужа вашего, чтобы надеяться, что, при лучшем распоряжении дел его продажею некоторой части оного, не только все долги заплачены быть могут, но и останется еще достаточное имущество к безбедному нашему содержанию. Сия надежда, облегчая вам жребий, доставит мне удовольствие мыслить, что страхи ваши, может быть, более от нечаянности происшедшие, нежели от самого существа дела родившиеся, сами по себе рассыплются, закон сохранится в своей силе и вы меня найдете справедливым, не переставая верить, что вместе я пребываю навсегда вам доброжелательным» (12).