Томаш Масарик: Мировая революция. Воспоминания

Обнадеживающее впечатление от битвы на Марне было усилено затяжным сражением у Ипра за берег канала (с 20 октября по 11 ноября). И в этом случае немцам не удалось повести свой план и завладеть каналом и его портами, из которых они бы могли угрожать Англии (Дюнкирхен, Калэ, Булонь). Они должны были отступить по всей линии и решиться на позиционную войну; наступление не удалось, расчеты оказались сомнительными и этим был дискредитирован весь план.

Турция (12 ноября) примкнула к Центральным Державам, и Малая Азия, Египет и Балканы благодаря этому приобретали большое значение, как в военном, так и в политическом отношении. Что будет делать Болгария, Греция, Румыния? «Таймс» резко критиковал политику Англии по отношению к Турции (были конфискованы два крейсера, строившиеся в Англии для Турции). Благодаря тому, что Англия взяла на себя протекторат над Египтом (18 декабря), борьба за Малую Азию сильно обострилась. Война осложнялась, надо было предполагать, что она затянется. Взятие Валоны итальянцами (26 октября) лишний раз доказывало сложность положения.

О моих размышлениях по поводу войны, о моих сомнениях и надеждах читатель узнает из статьи по поводу войны, написанной в самом ее начале (в августе) для журнала «Наша Доба», где я указывал на военное, экономическое и политическое значение мирового конфликта; там я изложил волнующие меня вопросы так же, как и надежды – австрийский цензор пропустил эту статью, хотя выбросил у меня в том же номере часть моей старой статьи о Балканах и рассуждения Дени о нашем положении в «Международной лиге охраны прав народов». В этих статьях (так же, как и в заметке «Божьи ратники») уже в начале войны я изложил свою политическую программу. В следующих номерах я начал ряд статей, вернее, критических поучений для мыслящих людей о задачах войны. Так же, как и в «Нашей Добе», писал я и в газете «Час».

Военные карты изучал я весьма подробно каждый день: политика теперь делалась на полях сражения, и таковой она стала на долгое время; по поведению обеих сторон можно было судить о целях войны, о силе и ловкости друзей и врагов.

Неудача Австрии в Сербии, поражение Потиорека, наконец, освобождение в декабре (13) Белграда подтверждали наши надежды на победу. Не в такой степени поддерживало их русское наступление на Краков и к путям на Словакию, так как против этого можно было противопоставить большой минус в Восточной Пруссии (Гинденбург – Танненберг, Мазурские озера). Конечно, австрийцы и немцы сильно ошибались, недооценивая русскую армию, в особенности артиллерию, но все же то, что я знал о русском войске и его командном составе, внушало мне всяческие опасения. В то время газета «Час» печатала весьма популярные статьи о войне, особенно о русских наступлениях и отступлениях: у нас бывали каждый день совещания, и мы делали по сообщениям и положению войск свои заключения. В редакции одни были оптимистами, безграничными оптимистами, я же был сдержан, скорее скептичен; в редакции шутили, что первый, кто будет повешен при вступлении русских в Прагу, буду я… Время от времени различными замечаниями я обращал внимание на неподготовленность русских и касался критически не только способностей Сухомлинова, но и самого генералиссимуса, несмотря на его патриотические и славянские манифесты. Ведь все же я был прав! Я полагаю, что одним из лучших моих политических определений и решений было то, что я не поставил наше народное дело лишь на одну русскую карту, что я усиленно стремился обеспечить нам симпатии всех союзников и восстал против тогдашнего пассивного и некритического русофильства.

Какое было тогда у нас настроение, было видно по всему. Рассказывали, что торговки приберегают лучших гусей для русских; всем также известно, как всюду распространялся переписанный манифест Николая Николаевича и сообщение об аудиенции у царя, и как преследовали тех, у кого это находили. Приходит на память сцена на Фердинандской улице. Меня остановил на улице знакомый, весьма радикальный редактор, и радостно показал переписанное сообщение о первой аудиенции русских чехов у царя; он был чрезвычайно разочарован, когда я вернул ему бумажку, заметив, что все это имеет весьма малое политическое значение. Ведь царь депутации не сказал ничего определенного; я допускал, что принятие депутации было успехом и имело, как было видно на редакторе, хорошее влияние для поддержания надежд.

Подобных переписанных сообщений ходило много по рукам. Говорили, что по ночам их сбрасывают русские авиаторы, но, судя по содержанию и слогу, мне казалось, что некоторые из них апокрифичны.