Галина Корнилова - Мои дневники - моя жизнь, моя борьба. 18-48 лет (1990-2020 годы)

Папа теперь часто остается на поселке ночевать, потому что дедушка слег. У него с головой плохо, маразм как будто, он иногда в туалет под себя ходит. А мама дома за дядей Ваней ухаживает, своим братом-инвалидом, он уже даже не коляску свою не садится, сил нет, лежит только, даже перевернуться сам не может, пролежни уже пошли страшные, у него была гангрена, ногу отрезали. И он тоже становится плохим. Слабеет. Мне так их всех жалко! Только я редко об этом думаю теперь, мне некогда, мне очень в МГУ нравится, и работать, и учиться тоже. Только надо одежду красивую себе сшить у портнихи в ателье, я пока хожу в папином свитере и штанах тети Валиных. И мне стыдно за себя.

1993 г. (21 год)

Я сильно изменилась. И внешне, и в душе тоже. У меня теперь другие заботы, другие планы и желания. Страх не посутпить в ВУЗ прошел, появилось беспокойство по поводу остаться одной. Женщине нужна семья. И я больше не могу ждать, но где же эта любовь? Ее нет. Появляется мысль о превалировании в моем характере эгоизма над всеми другими чувствами. Так может, я вообще не способна любить кого-то, кроме себя? Но ведь я влюблялась в школе, неужели это все?…Нет, это было бы очень жестоко, молю Бога дать мне это чувство (взаимное, разумеется).

1996 г. (24 года)

Заканчиваю Университет. От детства не осталось и следа. Я познала любовь, равно как и боль неразделенной любви, и одиночество. Я стала сильной, циничной, равнодушной. Так, по крайней мере, мне кажется. Или так мне хочется думать. Но я по-прежнему реву ночами из-за какой-то внутренней неудовлетворенности, неустроенности. Умерли оба деда, умирает дядя Ваня. Паша и Женя обзавелись семьями. Я тоже надеюсь когда-нибудь встретить мужчину, который будет меня любить, уважать, удовлетворять. И еще очень хочется иметь ребенка.

Не можешь есть, уже не хочешь пить,

И жаждешь умереть, но должен жить.

А жизнь коварна и жестока,

Здесь как в окопе, день за год идет.

Ты должен написать диплом к субботе,

Любимый человек тебя не признает,

И вопреки всей этой ерунде

Ты гордо должен улыбаться,

И место дедушке в вагоне уступить.

Шутить с подругой, предкам не грубить,

Сидеть в библиотеке – заниматься.

А голова забита ерундой,

Ты думаешь о том, что жизнь проходит,

Тебе ведь 25, и четверть века на исходе.

И нету рифмы в этой писанине,

Пойду-ка, сыграну на пианине

Хотела помириться с Максом, я ведь порвала с ним из-за своей страсти – серба из фирмы, куда меня Макс и устроил работать переводчиком-секретарем (вся патриотическая молодежь России тогда резко стала любить сербов, как и накануне Первой Мировой войны, а теперь – на волне Балканской войны 90-х годов, бомбежек Белграда американцами). Многие сербы бежали в ту же Америку жить (просто удивительно, НАТО их бомбило, спровоцировало Балканский конфликт, а они все старались уехать именно в Америку жить, те сербы, кто побогаче, отправляли туда своих детей, кто победнее ехал работать в Россию). Да это и не фирма даже была, я просто там в квартире съемной сидела на телефоне за 300 долларов в месяц и отвечала на звонки московские и из Белграда, переводила книжки с русского на сербский про технику отечественную для медицины, и тд, а три серба –директор и два рабочих-сборщика мебели –жили в этой квартире, только с утра уезжали собирать мебель на объектах, директор тоже болтался на переговорах, пытался мебель офисную с фабрики в Белграде, Сербия, продавать тут, в Москве, ну, ничего, продавалось более-менее. Потом он семью свою сюда перетащил, жену и дочку, обе здоровые, черные, носатые, страшные, как цыганки, шумные такие! Дочка только-только замуж вышла, беременная была, маялась с токсикозом. А я страдала по одному из этих самых рабочих-сербов, потом роман у нас был, исключительно по моей инициативе, конечно, он у меня дома даже ночевал несколько раз, когда родители на поселке жили уже. Но серб уехал на родину, у меня была сессия в январе-феврале, а потом мне стало скучно, и я решила с Максом снова встречаться. Только он поиздевался пару раз надо мной, поерничал, мы в кафе встречались на Профсоюзной, помнится, и я плюнула на это дело. Тем более, что особо ничего к нему и не испытывала, просто надо было с кем-то встречаться, возраст ведь уже не детский. И у него машина была – Запорожец ушастый, от тетки-инвалида достался, а потом отец ему начал давать свою Пятерку иногда, и для меня это было так понтово – на машине по Москве с ним ездить. Круто. Только он нервный очень был, дерганный, и по мужской части вообще никак. Ну, это из-за нервных болезней каких-то, я не вникала особо, просто видела, что с ним не все в порядке. Так что даже рада была, что он первый сделал последний шаг и меня отфутболил.