Владимир Медведев - Заххок

Доехали до поворота на Талхак. Едва Алик повернул, вдруг, хрен знает откуда выскочил пацан. Белобрысый, с серыми глазами, от русского не отличишь, но чистый таджик. Наш парень, талхакский. Имени не знаю. Все зовут по прозвищу. Курут и Курут. Это такой кислый творог, слепленный в шарики и высушенный. Твёрдый как камень. Таким шариком, если из рогатки или лука-камона в лобешник засадить, то убить можно.

В общем, этот Курут-Творог возник посреди дороги, замахал палкой:

– Стой!

Алик с перепугу тормознул. Творог подошёл поближе.

– Андрей, салом.

– Привет, – отвечаю.

Он на автомат зырит:

– Со своими воевать приехал?

– Ошибся, братишка, – говорю. – Наоборот, послан Ставкой принять командование и организовать оборону Талхака. А это, – указываю на Алика, – мой личный шофёр. Будет в штаб фронта мои донесения доставлять.

Творог даже глаз на Алика не скосил. Будто тот невидимкой заделался или в природе не существует.

– Тебя пропущу, этот пусть назад возвращается.

Автомат лежал у меня на коленях. Я как бы случайно опустил на него руку. С тонким намёком.

– Друг, по-хорошему дай проехать. Пешком не хочу топать.

Алик молчит, сопит. Пытается оценить обстановку. Пришлось самому принимать решение:

– Поехали, – приказываю. – А ты отвали в сторону, задавим.

– Всё равно не проедете, – говорит Творог. – Наверху над дорогой наши ребята сидят.

– Не боись, мы их не обидим, – обещаю.

– Это они на вас камни спустят, а Шер мне голову оторвёт.

– Он-то при чем?

– Большой начальник… Хуже, чем Зухуршо.

Меня начало зло разбирать. Хотелось на машине въехать, чтобы все видели.

– Шера не бойся, – успокаиваю. – Он меня знает, спасибо тебе скажет. А ребятам крикни, что мирная делегация прибыла. Делегацию не зашибут.

Скорее всего, уговорил бы, да Алик струхнул:

– Э, пацан, вылезай!

Куда его чувство юмора пропало.

– Погоди, – говорю. – Сейчас договоримся.

Но он упёрся как баран. В гробу я таких трусливых шутников видел. Плюнул, вылез. Он шустро развернулся и свалил.

Я спросил у Творога:

– Знаешь про мою сестру? Как она? – при Алике не хотел о ней заговаривать.

– Хатти-момо её лечит.

Мне чуток полегче стало.

– Молодец, Творог, – говорю. – Выношу тебе благодарность от командования за хорошую службу.

Творог – парнишка резкий, за подначку мог и дрынком отоварить, если б не разница в вооружении – палка против «калаша». Пришлось ему матернуться тихонько и отступить к боевому посту под скалой.

По правде, я дразнил его только из-за того, что глушил боязнь. Боялся увидеть Зарину такой, какой она стала. Наверное, поэтому не пошёл прямо в кишлак, а свернул с дороги наверх, на кладбище, где похоронен отец. Вроде как за поддержкой.

Поднялся.

Кладбище окружено заборчиком из камней, вроде того, что заставляла нас строить Бахша. Могилы – просто глиняные бугорки на голом покатом склоне. Я прислонил автомат к низкой ограде и прошёл между могил, стараясь не ступать на земляные кочки. Хотя это не имело значения. Куда ни шагни, под каждым следом ноги зарыты две сотни глаз…

В холмик, под которым лежал отец, были воткнуты две палки. Жерди похоронных носилок. Они торчали из земли, сухие и голые. Когда отца хоронили, кто-то сказал: если на палках вырастут листья, значит, покойный попал в рай. Но я не верю в загробную жизнь.

Я вытащил рубаху из штанов, оторвал от подола длинную полосу и повязал её на верхушку одной из жердей. Узкая тряпица затрепетала на ветру. Мне почудилось, что это ответил отец… Нет, не почудилось. Я ощутил ответ так отчётливо, будто отец ко мне прикоснулся, и лишь не мог понять, что он сказал. Но это тоже не имело значения. Главное, отец откликнулся. Наконец удастся сказать ему всё, что не сумел, когда он был жив.

Я сел на землю рядом с могилой, не решаясь начать. Как-то нелепо беседовать с тем, кого нет рядом. С пустотой. Но если промолчу, буду сам виноват, что мы опять не сумели поговорить. Я сказал:

– Простите, что злился на вас, грубил… Вы пообещали и не пришли. Я думал, обманули, забыли. Думал, я вам безразличен. Не знал, что вас убили… Я хотел найти убийцу. Не смог. И Зарину не защитил… Я во всем виноват. Я один виноват…

Выходило не то, что я чувствовал. Будто стоял у доски и отвечал урок. Не привык открывать душу. Тем более перед отцом… Наверное, этому надо учиться.

Я собрался с духом и сказал:

– Отец, мне страшно… Вы, конечно, не знаете, что у нас происходит. Становится всё хуже и хуже… Думаю, мы никогда не сможем отсюда вырваться. Но я не знаю, куда ехать. В Ватане было не лучше. И то же самое, наверное, повсюду, а не только здесь, в горах… Что с нами со всеми будет?