Татьяна Альбрехт - Лехаим, бояре, или Мельпомена смеется. Актерские байки

Но вот однажды, напоминаю, это происходило в жестоком 1938 году, ария Германа началась словами: «Что наша жизнь?» и Печковский утрируя все держал и держал паузу. Зал замер, очарованный музыкой, игрой актеров и певцов. Напряжение в зале нарастало. И вдруг с галерки, хорошо поставленным баритоном и вы той же тональности, прозвучало: «Говно!» Зал разразился аплодисментами! Зрители неиствовали! Из правительственной ложи удалились несколько человек. Когда спектакль закончился, и зрители потекли из зала, стали выходить из театра, обнаружилось, что весь театр окружен бойцами НКВД.

Пропускались только женщины и дети. Мужчин отводили в сторонку и какие-то люди в черных плащах заставляли нараспев произносить их слово «ГОВНО!».

В первоначальном варианте пьесы «Человек с ружьем» была сцена, в которой Сталин, роль которого исполнял Рубен Николаевич Симонов, приходит в кабинет к Ленину. Однажды актеров пригласили исполнить эту сцену на правительственном концерте в честь юбилея Советской власти. Гримировались и одевались актеры дома. И вот в таком виде Борис Щукин и Рубен Симонов отправились в Большой театр на концерт. В то время еще не было тонированных стекол и на окнах старенького «Форда» висели занавески. Подъезжая к театру, водитель Симонова нарушил правила дорожного движения и появившийся милиционер остановил автомобиль, и стал кричать на шофера:

– Что ты прёшь!? Сейчас Сталин приедет! Вылезай!!! – и стал буквально вытаскивать бедолагу из машины.

Наблюдавшие эту картину актеры решили, что пора выручать водителя, и тогда Рубен Николаевич отодвинул занавеску, представ перед ретивым служителем закона в гриме Сталины и при полном «параде», и тихо, но уверенно сказал:

– Товарищ милиционер, подойдите пожалуйста сюда.

Милиционер вытянулся в струнку, а вошедший в роль Симонов продолжал:

– Вы знаете, что останавливая мой автомобиль, вы облегчаете покушение на меня. Вы знаете сколько у меня врагов. Я выбрал такой простой автомобиль, чтобы дезориентировать противников.

Обезумевший милиционер стал извиняться, на что «самозванец» ответил:

– Я вас прощаю, но я не знаю, что по этому поводу скажет Владимир Ильич?

– А с вами, батенька, я поговорю попозже, – вступил в игру Щукин, придвигаясь к окну.

В конец обалдевший милиционер просто лишился чувств, а актерский автомобиль проследовал дальше.

После сыгранной на концерте сцены к актерам подошел человек и попросил их проследовать за ним. Их привели в ложу к товарищу Сталину. Иосиф Виссарионович даже не обернувшись сказал:

– Слышал о вашей шутке с милиционером. Можете его навещать в Кремлевской больнице, палата 26.

Московский актер Геннадий Портер когда-то много лет назад поступал в школу-студию МХАТ, выдержал огромнейший конкурс и был принят. Курс набирал известнейший мхатовский актер Павел Массальский. (Даже далекие от театра люди помнят его в роли плохого американца в кинофильме «Цирк».) И вот где-то на третий день обучения Массальский, сжав руки и возвысив голос, провозгласил:

– Друзья мои, сегодня к нам на курс придет сам Михаил Николаевич Кедров. Он обратится к вам, наследникам мхатовских традиций, с приветственным словом. Слушайте, друзья мои, во все уши и глядите во все глаза: с вами будет говорить ученик и друг великого Немировича-Данченко!

– Мы сидим просто мертвые от страха, шутка ли: сам Кедров! Что же он скажет нам о театре, какое «петушиное слово»?!

Вот он вошел, сел напротив курса. Смотрит на нас, голова трясется. Мы замерли, ждем. Он долго так сидел, глядя на нас, тряся головой. Потом, едва повернув голову к Массальскому, гнусавым своим голосом сказал:

– Курс большой, будем отчислять!

Встал и удалился.

В 1949 году шел в филиале спектакль «Рюи Блаз». Постановка была прекрасная, в нем играли гениальные артисты: Борис Васильевич Телегин, Михаил Францевич Ленин, Дарья Васильевна Зеркалова, Михаил Иванович Царев. В 12 часов – начало, гаснет свет, открывается занавес, и в глубине сцены, красиво опершись на камин, стоит Михаил Францевич Ленин. Стоит, молчит и только слегка покашливает. Зал замер, все думают: «Вот это начало!» Пауза длится, длится… Наконец, Михаил Францевич наклоняется к суфлерской будке и громко говорит: «Тина! Я ведь так до вечера буду молчать!». Суфлер встрепенулась, подала текст, спектакль начался… В зале хохот, аплодисменты, и создалась замечательная атмосфера взаимопонимания между артистами и зрителями.