Фрэнк Хайлер - Да будет свет. Четверть века в экстренной медицине

Остальные тоже были там: они толпились вокруг меня, также напрягались, чтобы лучше видеть сам процесс, и все внимание было сосредоточено на луче хирургической лампы. Мы смотрели в операционное поле и не видели самого мальчика.

– В сердце пусто, – сказал хирург, остановил массаж и вытащил еще несколько сгустков крови из грудной клетки. Внутри было чисто и неподвижно. Перед нами лежало сердце, легкие, розовая плевральная оболочка, и все это выглядело как в книжке.

Затем врач удивил меня.

– Минута молчания, – сказал он и склонил голову.

Такое стало происходить совсем недавно. Минута молчания – это современный ритуал. Младшие хирурги делают так, даже если пожилые доктора не останавливают процесс.

Все замолкли. Медсестры, травматологи, рентгенологи, которые стояли в углу, если их услуги не требовались.

На мгновение стало совсем тихо, все снова заметили тело мальчика. Никто не знал его историю, никто ничего не знал, но внезапно все почувствовали странное благоговение.

Минута может проходить очень медленно. Минуты в таких случаях более чем достаточно.

– Хорошо, – наконец произнес хирург. Он поднял дряблое сердце и показал пальцем на дефект. – Пуля попала в желудочек здесь. И затем прошла через полую вену. Это травма, несовместимая с жизнью.

Таким образом, внимание переключилось, мертвый мальчик снова стал телом с огнестрельной раной, а хирург отошел в сторону и допустил к нему обучающихся.

Один за другим, они смотрели, трогали дряблое сердце, рану и полую вену, потому что такая возможность выпадает крайне редко, когда тело еще не остыло, и все его молодые анатомические структуры можно увидеть отмытыми и чистыми. В этот момент я вспомнил подопытных собак.

Когда пришла моя очередь, я сделал то же самое, что и все, причем щупал и смотрел рефлексивно, не задумываясь. Я уже был не резидентом, а врачом с опытом работы около двадцати лет. Но мне это не приходило в голову. Я просто увидел рану и почувствовал то же холодное любопытство, как и всегда в таких случаях.

Я держал его сердце в своей руке точно так же, как и другие, проследил раневой канал в точности, как остальные. Но случилось то, чего так сложно избежать. Я перевел взгляд на лицо этого красивого юного пациента, и мне пришлось за это поплатиться. Я снова подумал о своем сыне и о каком-нибудь человеке моего возраста, который делает тоже самое с его телом. И по какой причине?

Он был еще ребенком, думал я по дороге домой. Какой урок мне послала жизнь?

Звуки монитора для наблюдения за состоянием плода похожи на шум прибоя. С момента прикрепления к телу женщины он без конца трещит и шипит, улавливая каждое ее движение. Стоит женщине пошевелиться, вы услышите рев волны, а когда начинает сползать простынь, будьте готовы к звукам огромного водопада.

Но все это – лишь фоновый шум, из которого надо выделить едва уловимый стук сердца ребенка. Едва его поймаешь, как женщина пошевелится, и надо заново располагать датчик.

Сердце матери тоже бьется. Но этот звук глубже и медленнее, и разница колоссальна.

Сердце матери тоже шумит, ее руки сжимаются, она нервничает, тяжело дышит и потеет – эти звуки можно сравнить с шумом ветра в кроне деревьев. Вы положили ей на живот свою ладонь. Мышцы под вашей рукой рефлекторно превращаются в камень.

Такие ассоциации возникают после часов наблюдения. Сердце ребенка не должно слишком сильно или слишком надолго замедляться. Ему следует биться спокойно и равномерно. Тогда можно расслабиться: будущий человек готов к появлению на свет.

Я не покидал свой пост ни на минуту до самой ночи.

Свет фонарей проник через окно. В темноте монитор звучит музыкально и ритмично, как будто вы едете один ночью куда-то далеко: устали и слушаете авторадио, периодически поглядывая на эквалайзер. Эти звуки не усыпляют. Наоборот, они держат вас в сознании. Вы думаете о своей собственной жизни, о своем пути и о пути женщины рядом с вами, о каких-то фундаментальных вещах, которые непонятным образом всплыли в голове именно сейчас, дав понять, что они были с вами все это время.

Роды пугают мужчин. Ослепляющая боль немного отодвигает страх грядущего неизвестного. Однако он не исчезает полностью, и вы терпите, думая о надеждах и мечтах, о подготовленной детской в доме, о лице на экране УЗИ-аппарата, живом и призрачном одновременно, о руке, скользнувшей вверх и сжавшемся кулачке.

Той ночью они снизили громкость, чтобы все было слышно. Звуки отошли на задний план, бесконечные и монотонные. Я лежал рядом с ней на кушетке, смотрел в потолок и не спал. Мне подумалось, что я не привык быть частью этого мира.