Мария Башкирцева - Если бы я была королевой… Дневник

Суббота, 23 июня 1877 года

<���…>

Наиблагороднейший из всех Жоржей приходил сегодня вечером пьяный… в таком виде!

Его красотка дала ему отставку – в двадцать пятый или тридцатый раз за последние семь лет. Отсюда и отчаяние.

<���…>

Воскресенье, 24 июня 1877 года

Начала лечение в Энгиене. <���…>

Наконец, впервые в жизни, может быть, я где-то оказалась с какой-то целью. Не надо терзаться, зачем я сижу в Париже, Неаполе, во Флоренции и т. д. Я в Париже ради моего голоса.

<���…>

Суббота, 30 июня 1877 года

<���…> Давно знаю, что нет ничего на свете прекраснее моего тела, и настоящий грех и преступление – не ваять и не писать его. Такая красота не должна принадлежать одному человеку, это как музей, который открыт для всех. <���…>

Суббота, 7 июля 1877 года

<���…> Пожалуй, я с достаточным основанием могу сказать, что стала – совсем, правда, недавно – куда рассудительнее и многое видится мне теперь в более или менее правильном свете, а также что я избавилась от многих иллюзий и многих огорчений. <���…>

Вторник, 10 июля 1877 года

Жоржу грозит тюрьма, об этом сообщат послу. <���…> Мы заплатили его проклятые долги и отправили с глаз долой. <���…>

Воскресенье, 15 июля 1877 года

Вчера начала рисовать, моя походная мастерская готова.

<���…>

Скучаю до смерти. Так скучаю, что кажется, ничто на свете не может меня ни развеселить, ни увлечь. Ничего не желаю, ничего не хочу! Нет, я очень бы хотела не стыдиться своего полного отупения. Одним словом, чтобы можно было ничего не делать, ни о чем не думать, жить, как трава, не испытывая угрызений совести.

Провел у нас вечер Блан [75] Александр Блан – морской офицер, друг П. де Кассаньяка. , мы беседовали. Такие беседы внушают мне отвращение с тех пор, как я прочла у г-жи де Сталь о том, как иностранцы подражают французскому остроумию. Послушать ее, так ничего не остается, кроме как забиться в норку и никогда не отваживаться на соприкосновение с возвышенным французским гением.

Чтение, рисование, музыка, но скука, скука, скука! Кроме этих занятий и развлечений, нужно же что-то живое, вот мне и скучно. Я не потому скучаю, что я девица на выданье, нет, если вы так полагаете, вы обо мне слишком хорошего мнения. Я скучаю потому, что вся моя жизнь идет вкривь и вкось, и потому, что мне скучно!

Париж меня убивает! Это кафе, превосходная гостиница, базар. Понадеемся хотя бы, что зимой буду ездить в Оперу, в Булонский лес, на занятия.

Я никого не знаю!

<���…>

Вторник, 17 июля 1877 года

(одиннадцать утра)

Нет! Не могу оставаться в Париже. <���…>

Зачем оставаться в Париже, если все влечет меня в Италию? <���…>

А живопись моя! В Италии искусство разлито в воздухе.

<���…>

Вторник, 7 августа 1877 года

<���…>

Умереть, господи, умереть!

Умереть… и ничего после себя не оставить? Умереть, как собака, как умерли сто тысяч женщин, чьи имена едва можно разобрать на их могилах?

Умереть, как…

Безумная! Безумная, как же я не понимаю воли Божьей! Богу угодно, чтобы я отказалась от всего и посвятила себя искусству! Через пять лет я буду еще совсем молода, может быть, буду и хороша собой, не утрачу своей красоты… Но вдруг я стану всего лишь посредственностью, каких много? Для светской дамы и это недурно, но посвятить искусству всю жизнь и ничего не добиться…

В Париже, как и всюду, есть русская колония! Меня бесят не сами по себе эти пошлые соображения, а то, что, при всей их пошлости, они обескураживают меня и мешают мечтать о взлете.

Что такое жизнь без среды, что делать, когда ты всегда одна, одна, одна? Это вызывает у меня ненависть к семье, к себе самой, я готова богохульствовать! Жить, жить, жить! Святая Мария, Матерь Божья, Господи Иисусе, Боже мой, придите мне на помощь!

<���…>

Но если я всем пожертвую ради искусства, надо ехать в Италию. Да, в Рим, а это невозможно.

Ох эта гранитная стена, о которую я все время расшибаю себе лоб!

Никуда не уеду.

<���…>

Пятница, 17 августа 1877 года

<���…> Живопись меня бесит! Потому что я могла бы творить чудеса, а с учением мне повезло меньше, чем любой девчонке, у которой заметили способности да и послали ее в школу. Ладно же, надеюсь, по крайней мере, что потомство – вне себя от ярости, что лишилось моих несозданных шедевров, – обезглавит всю мою семью.

Вы полагаете, что мне по-прежнему хочется выезжать в свет? Нет, уже нет. Я озлобилась, я в досаде и ухожу в художники, как недовольные уходят в республиканцы.