Мария Башкирцева - Если бы я была королевой… Дневник

Впрочем, зачем эти объяснения? Вы сами все знаете лучше, чем я; значит, вы знаете, что оперная музыка и Антонелли в barcaccia [65] Большая ложа у просцениума (ит.) . были очаровательны, а могущество музыки тоже вам, должно быть, известно. Это было развлечение, но любовью это не было.

Когда же я полюблю? Позабавлюсь еще, выплескивая направо и налево избыток моего сердца, повосторгаюсь, поплачу… из-за пустого места!

<���…>

Суббота, 9 сентября (28 августа) 1876 года

Дни проходят, я теряю драгоценные дни лучших лет жизни. Вечера в кругу семьи, милые шуточки, веселье, которое я сама и поддерживаю… Потом Мишель и тот, другой, носят меня в кресле вверх и вниз по большой лестнице. Гляжу в зеркало на свои туфельки, пока меня тащат вниз… И так день за днем…

До чего же скучно! Ни одного умного слова, ни одного замечания, в котором бы сквозила образованность… Я, к сожалению, педант, я обожаю слушать о старине, о науках… Поищите-ка здесь такие разговоры! Карты, и больше ничего. Я бы с удовольствием запиралась и читала, но поскольку я поставила перед собой цель, чтобы меня полюбили, то странный был бы способ достичь ее таким образом.

Как только устроюсь на зиму, начну заниматься, как раньше. <���…>

Воскресенье, 10 сентября (29 августа) 1876 года

Сегодня мы – мое величество, мой отец, мой брат и два моих кузена – отправились в Полтаву.

Мне остается только себя поздравить: мне уступают, мне льстят, а главное, меня любят. Отец, который сначала хотел свергнуть меня с трона, теперь уже почти понял, почему мне воздаются королевские почести, и примкнул к остальным, если не считать некоторой присущей ему мальчишеской заносчивости.

Этот человек, сухой и чуждый всем семейным чувствам, со мной поддается порывам родительской нежности, удивляющим всех, кто его окружает. Поэтому Поль проникся ко мне двойным уважением… <���…> а поскольку я дружелюбна со всеми, все меня любят.

– Как ты изменилась за то время, что я тебя не видел! – сказал мне сегодня отец.

– В каком отношении?

– Ну… Гм!.. Если бы ты избавилась от некоторых шероховатостей в характере (впрочем, я и сам их не чужд), ты была бы совершенством и сущим сокровищем.

А это значит… Впрочем, полностью оценить значение этих слов могут только те, кто знает моего отца.

<���…> Спровадив Мишеля, говорили о глупости Грица.

– Какой он дурак! – воскликнула я. – Нет, правда, слушайте, с моим честолюбием, притом что я столько училась, читала, видела, – выйти замуж за Милорадовича?

– Гм, да, – отозвался отец, – пожалуй, он глуповат.

И посмотрел на меня, не зная, утвердиться ли ему в презрении, раз уж я так уверена, или все же высказать свою мысль, которая наверняка заключалась вот в чем: Милорадович – завидная партия, даже для тебя. <���…> Но говорит он вот что: «Гриц дурак, я и пальцем не шевельну, чтобы вас сблизить». А я отвечаю: «Конечно, Гриц дурак, и он мне не нужен даже при условии, что он умолял бы меня на коленях». <���…>

Опьяненная своим дочерним успехом, я беззвучно восклицаю:

«Меня не любят одни скоты, а предают одни подлецы!..»

Четверг, 14 сентября 1876 года

<���…> В толпе было негде яблоку упасть, мы с трудом протиснулись к себе в купе.

После деревни мне было занятно глядеть на толпу, и я приникла к окну. Люди толкались, кричали, а я смотрела; вдруг я так и вздрогнула, услышав стройное пение мальчишеских голосов, выводивших церковный псалом, – они звучали красивее и чище женских: это было словно ангельское пение.

Это архиерейские певчие пели молебен за здравие добровольцев [66] В 1876 г. Россия выступила в защиту южных славян, восставших против турецкого ига. .

Все обнажили головы, а у меня от звонких голосов и от всей этой небесной гармонии перехватило дыхание, и когда они смолкли и я увидела, как все замахали шляпами, платками, руками, то на глаза мне навернулись слезы воодушевления, а грудь наполнилась восторгом, и я, не в силах ничего с собой поделать, закричала, как все, «ура» и заплакала и засмеялась. <���…>

Пятница, 22 сентября 1876 года

<���…> Ах, Рим, Пинчо, вздымающийся, словно остров, над равниной, перерезанной акведуками. Ворота Народа, обелиск, церкви кардинала Гаробальдуса по обе стороны въезда на Корсо, сам Корсо, палаццо Венеция, а потом эти улочки, темные и узкие, эти дворцы, почерневшие за века, развалины маленького храма Минервы и, наконец, Колизей!.. Я прямо вижу все это. Закрываю глаза – и гуляю по городу, брожу вокруг руин, вижу…