Денис Давыдов - Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурой непропущенные

Граф Канкрин сказал по этому поводу Ермолову: «государь не мог, батюшка, не обидеться тем, что вы писали, потому что известно, что у нас в государственном совете сидят одни дураки». М.D.

Невольно спросим: что же делала в это время Варшавская тайная полиция, которая стоила правительству столь много денег?

У Паца был богатый дом в Вильне, на котором была сделана следующая надпись: Палацо верта (достоин) Пацо, Пац верта палацо.

Смертность в наших войсках во время пребывания их в Турция была так велика, что многие полки, будучи два раза укомплектованы, состояли лишь из 70 рядовых, считая в том числе и музыкантов. Главная армия, с которою Дибич намеревался двинуться на Константинополь, заключала в себе лишь 10 000 человек.

Дибич, отличавшийся всегда замечательною храбростью, находился во весь день сражения при Кулевче в шести верстах от поля битвы, с зрительною трубой в руках; он при этом сказал: «так как Толь составил план сражения, то пусть он сам и распоряжается в нём». Это сражение было выиграно, как известно, самым непонятным и чудесным образом лишь благодаря паническому страху, распространившемуся в турецкой армии вследствие взрыва нескольких зарядных ящиков. Граф Толь, а еще менее Дибич, не виновны в одержании этой победы, имевшей огромные результаты; позиция, избранная для нашей армии, была крайне пересечена и невыгодна для принятия боя. Арнольди прискакал с своими орудиями уже по отбитии главных атак турок, которые после нескольких блистательных пушечных выстрелов, обратились в решительное бегство.

Я весьма много почерпнул из рассказов правителя дел барона Дибича, Ивана Зиновьевича Ваценко, кн. Ник. Андр. Долгорукова и почтенного Ивана Васильевича Сабанеева.

Я положительно знаю о многих обстоятельствах войн персидской и турецкой, веденных графом Паскевичем, блистательной храбрости которого я всегда отдавал полную справедливость. Так например Эривань взята была при следующих обстоятельствах: защита этой крепости была поручена храброму племени Шах-Севенам, которые не хотели, по-видимому, служить Аббас-Мирзе; находясь на стенах крепости, они открывали на нас весьма слабый огонь, а иногда вовсе не стреляли, что давало нац возможность безнаказанно подходить к самому рву крепости. В то время, как Паскевич отдыхал в лагере , пионерный поручик Трикилевич измерил весьма спокойно ров крепости. Генералы Красовский и Лаптев, пользуясь тем и не будучи тревожимы неприятелем, обошли крепость, выломали ворота и проникли в самую Эривань; близ ворот был сильно ранен лишь один аудитор. Войска наши отыскали, скрывшегося в каком-то подвале, известного труса Гассан-Хана; оружие сего презренного воина было подарено государем городу Риге, где доставлено было известие о взятии Эривани. Во время благодарного молебна, стены Эривани, подобно стенам другого Ерихона, осыпались от действия холостых выстрелов. Государь, посетив Эривань в 1837 году, сказал о ней: « славны бубны за горами» . Во время войны в Азиатской Турции, Паскевич доносил государю, что он, не дав соединиться двум турецким армиям, разрезал их, так сказать; уничтожил одну, и, взяв в плен главнокомандующего, разбил и другую. Двух армий никогда не было выставлено против наших войск; воображаемая вторая армия была ничто иное, как весьма небольшой сброд сволочи, так называемый главнокомандующий которой, Гакки-Паша, спасаясь от своего начальника, искал случая передаться русским и с радостью сделал это, увидав полковника Верзилина. Паскевич хотел отдать под суд генерала Сакена за взятие при этом случае малого числа пленных.

Государь сказал однажды А. П. Ермолову: «во время Польской войны я находился одно время в ужаснейшем положении: жена моя была беременною на сносях, в Новгороде вспыхнул бунт, при мне оставались лишь два эскадрона кавалергардов; известия же из армии доходили до меня лишь через Кенигсберг. Я нашелся вынужденным окружить себя выпущенными из госпиталей солдатами».

Дибич звал даже своих знакомых в Варшаву на блины.

За обедом граф Дибич, вспоминая о Грузии, говорил: «Карганов рассорил Ермолова с Паскевичем, которым совершенно овладел; он уверил его, что Ермолов посылал его под Елизаветполь на верную гибель и что даже непременно хочет отравить его. Когда я сам заболел, входит ко мне Карганов с расстроенным лицом и объявляет мне, по секрету, что он знает наверное, что Ермолов отравил меня; но я закричал; « вон отсюда, мерзавец!»