Стивен Тайлер - Аэросмит. Шум в моей башке вас беспокоит?

В детстве лето я проводил в Санапи, Нью-Гэмпшир. Пока мы ехали в Санапи, проезжали мимо населенного пункта под названием Большое Кольцо, и мама говорила: «Большое Кольцо? Большое яйцо!» Моя мама была такой умной. Например, она нашла способ, как заставить меня есть горох. «Делай что хочешь, только не ешь это! » И вот у меня уже полный рот гороха.

Спустя несколько лет, где-то в 1961-м, когда я кричал маме с другого конца дома, она говорила: «Йоу! А где ты? Куда ты делся?» А теперь я гадаю, куда делась она . Прекрасная деревенская девушка из Дарби Крик, Филадельфия, которая переехала в город, чтобы нас воспитать, разрешала мне ходить в школе с длинными волосами, спорила с директорами, возила нас на первые свидания в клубы, любила и лелеяла меня – того, кем я был и/или хотел стать.

В пятидесятые дорога от Нью-Йорка до Нью-Гэмпшира занимала семь часов, потому что в те дни все ездили по проселочным дорогам (шоссе еще не построили). Но дорога до Санапи была полна восхитительных придорожных достопримечательностей. Гигантский каменный Тираннозавр Рекс на обочине, деревянные медведи, закусочные и огромный бетонный пончик возле кафе.

Троу-Рико, наш летний курорт в Нью-Гэмпшире, был назван в честь Троу-Хилл, местной достопримечательности, и Талларико, фамилия моего отца, отлично вписывалась. Коттеджи стояли на 360 акрах леса, полей – и больше ничего. Это была мечта моего дедушки, Джованни Талларико, когда он приехал сюда из Италии с четырьмя своими братьями в 1921 году. Паскуале был самым младшим, виртуозным пианистом. Джованни и Франческо играли на мандолине. Микаэль играл на гитаре. Они были гастролирующей группой в 1920-е – отсюда моя ДНК «вечно в дороге». Я видел брошюры выступлений братьев Талларико – они играли в огромных отелях с гигантскими залами в таких городах, как Коннектикут и Детройт. Они ездили в эти отели по всей стране из Нью-Йорка на поездах и играли их музыку их людям. Звучит знакомо?

Отец моей мамы… это уже другая история. Он чудом сбежал из Украины. Его семья владела фермой, где разводили лошадей. Но пришли немцы и расстреляли всех на глазах у моего дедушки. «Все вышли из дома!» Тр-р-р-р-р-р! Они убили его маму, папу и сестру. Он спасся, потому что прыгнул в колодец, а потом уплыл на последнем пароходе в Америку.

В Троу-Рико я проводил каждое лето, пока мне не исполнилось девятнадцать. По воскресеньям моя семья устраивала пикники для гостей. Мой дядя Эрни жарил на гриле стейки и лобстеров, а мы готовили картофельный салат. Мы подавали еду всем гостям – это в итоге сколько? восемь семей, двадцать с чем-то человек? – во время этих пикников. После ужина, пока садилось солнце, мы забивали наш прицеп сеном, пристегивали его к джипу «Виллис» 1949 года и катали гостей по всей территории. Еще у нас была общая столовая, где мы подавали гостям завтраки и ужины, а обеды они готовили сами, и все это стоило где-то тридцать долларов в неделю. Иногда шесть долларов за ночь. А когда гости разъезжались, вся моя семья доставала из кухни кастрюльки и сковородки и стучала ими – узрите происхождение первых тусовок!

Как только я подрос, меня заставили работать. Сначала я подстригал живую изгородь. Когда я огрызнулся в ответ: «Зачем мне это делать?», дядя сказал: «Просто наведи красоту и заткнись». Он называл меня «глупыш». Бо´льшую часть Второй мировой войны он провел на островах Фиджи, поэтому знал, как вести дела и избавляться от неприятностей. Я помогал ему рыть канавы, прокладывать водопровод почти на два километра в гору и голыми руками копал пруд. Я мыл по ночам кастрюли и посуду и косил газоны вместе с папой, когда вырос настолько, чтобы толкать косилку. Я чистил туалеты, заправлял кровати и собирал окурки, которые оставляли гости.

Мы загребали вилами сено и складывали его в самый дальний сарай. На нижнем этаже в сарае было пусто, не считая ведер с кленовым сиропом и деревянных и металлических инструментов для деревьев, оставленных какой-то семьей еще до того, как мы начали там жить. Спускаться туда было настоящим приключением: куча паутины, ведер, стеклянных банок, артефактов двадцатых и тридцатых годов – все эти ржавые и пыльные штучки, в которых любят ковыряться дети, а особенно я.

Наверху в сарае была дверь с отверстием, через которое можно было загружать и доставать сено. Я мог забраться туда и спрыгнуть со стропил потолка. Я сделал свое первое сальто назад в том сарае, потому что сено было таким мягким, что у меня было такое чувство, будто я падаю на… ну, сено. Я всегда следил, где лежат вилы. Потому что если бы я напоролся на одну из этих сволочей, то научился бы кричать так, как кричу сейчас… на двадцать лет раньше.