Жан-Батист-Антуан-Марселен де Марбо - Мемуары генерала барона де Марбо

Итак, мой отец сдружился с г-ном Сертеном де Ла Костом, служившим вместе с ним в роте Ноайя [5] Речь идет о «шотландской» роте телохранителей, в которой шесть последних капитанов, возглавлявших ее с 1654 по 1791 гг., принадлежали к семейству де Ноай. Все они носили титул герцогов де Ноай или д’Эйян и занимали высокое положение в придворной и военной иерархии Французского королевства. (Прим. ред.) . По возвращении в свою родную провинцию они часто виделись. Вскоре он подружился также и с братьями г-на де Сертена. Мадемуазель дю Пюи была хороша собой, остроумна, и, хотя у нее не было большого приданого, а отцу предлагались выгодные партии, он все-таки предпочел мадемуазель дю Пюи и женился на ней в 1776 году.

Нас было четверо братьев: старший Адольф сегодня лагерный маршал [6] Лагерный маршал (maréchal de camp) — генеральский чин, использовавшийся во французской армии до 1793 г. и в 1814–1848 гг. По своему рангу он занимал место между бригадиром и генерал-лейтенантом, то есть соответствовал генерал-майору — воинскому званию, существовавшему в армиях большинства стран Западной Европы, а также России и США. В 1793 г. французы ввели вместо него звание «бригадный генерал» (général de brigade), которое было отменено королем Людовиком XVIII, но вновь появилось после Революции 1848 года, когда республиканское правительство Франции окончательно упразднило чин лагерного маршала, считавшийся наследием свергнутого королевского режима. (Прим. ред.) , я был вторым, Теодор третьим, и Феликс последним. По возрасту мы отличались друг от друга примерно на два года. Я был крепкого телосложения, болел в детстве только оспой, но однажды чуть не погиб при одном несчастном случае, о котором я вам сейчас расскажу.

Когда это произошло, мне было три года, но случай был столь серьезным, что воспоминание запечатлелось в моей памяти на всю жизнь. Из-за моего вздернутого носа и круглого овала лица отец называл меня котенком. Подобное прозвище вызвало у ребенка естественное желание подражать кошке. Наибольшим счастьем для меня было мяукая прохаживаться на четвереньках. У меня появилась привычка каждый день подниматься на второй этаж замка, чтобы появиться перед отцом в библиотеке, где он проводил самое жаркое время дня. Как только он слышал мяуканье своего котенка, он открывал дверь и давал мне целые тома произведений Бюффона, чтобы я мог рассматривать картинки, пока он занимался чтением. Эти встречи мне нравились бесконечно, но однажды я не был принят столь же любезно, как обычно. Отец, возможно, углубившись в чтение, не открыл дверь своему котенку. Напрасно я старался мяукать самым нежным образом, дверь оставалась закрытой. Я увидел на паркете, внизу, под дверью, отверстие, которое делалось в южных замках специально для кошек, чтобы они могли свободно выходить и заходить в квартиру. Этот проход я, естественно, посчитал предназначенным специально для меня и осторожно пополз в него. Голова прошла сразу, но тело застряло. Тогда я решил вылезти обратно, но помешала голова, и я не мог ни пролезть вперед, ни вылезти назад. Я задыхался… Однако я настолько свыкся со своей ролью кошки, что вместо того, чтобы закричать и показать отцу тяжелое положение, в которое я попал, я продолжал мяукать, но на этот раз не ласково, а злобно, как может мяукать кошка, которую душат. У меня это получалось так естественно, что отец подумал, что я продолжаю играть свою роль, и начал смеяться. Но вскоре мяуканье ослабело, мое лицо посинело, и я потерял сознание. Можете судить об ужасном состоянии моего отца, когда он понял настоящее положение вещей. С большим трудом он сорвал дверь с петель, освободил меня и отнес на руках к матери, которой показалось, что я умер, поскольку я оставался без сознания. С ней случился страшный припадок. Когда я пришел в сознание, то рядом был хирург, который мне пускал кровь. Вид крови и волнение всех обитателей замка, собравшихся вокруг моей матери и меня, произвели столь сильное впечатление на мое юное воображение, что это событие осталось навсегда в моей памяти.

Первые революционные бури. — Позиция моего отца. — Он возвращается на службу. — Я передан в руки мадемуазель Монгальви. — Моя жизнь в пансионате

Пока в полной безмятежности протекало мое детство, серьезные события назревали в стране. Уже слышны были раскаты приближающейся революционной грозы, и вскоре она не замедлила разразиться над нашими головами. Шел 1789 год.